- Ты же хотел домой! Ну, так пошли! – спокойно и убедительно сказала она.
- Ты из-за меня так…
- Ха! – наигранно издала Анна. – Мистер Полански, так небрежно себе льстите, и в открытую. Постеснялись бы.
- А вы, сеньора Роккафорте… - начал Стефан, тут же заметив, как резко остановилась Анна, и как пылко посмотрела на него.
Словно в ожидании вызова. Давай, только осмелься бросить мне его. Этот вызов станет для тебя малейшим из двух зол, которые ты можешь ощутить на себе. Давай, скажи мне, что хотел сказать! И будешь раздавлен, как червяк! Как овощ высохнешь под палящим солнцем той любви, что вдруг превратилась в жаркий ад из светоча жизни. Так выглядел ее взгляд. Уже не животный. Какой-то мистический. И Стефан, ощутив всю скрываемую силу в нем, продолжил, тщательно взвешивая слова:
- …Не будьте столь экспрессивны, а то меня это заводит… - с долей юмора, подчеркивая свою готовность к мирному диалогу.
Почему-то, чувствовал сожаление о том, что начал этот разговор. Но Анна не хотела этого видеть. Отгородилась. Выстроила стену почему-то. Что-то в ней вдруг перевернулось.
- Экспрессивность Сьюзи вас также заводит, мистер Полански? – с глубочайшей претензией в голосе сказала Анна, с ноткой обиды даже, что звучало довольно угрожающе, будто чего-то она ему уже не простит.
Стефан протянул свою руку к ее руке, прикоснулся, а она отдернула руку, отпрянув, не желая чувствовать прикосновение его руки. Он сделал шаг вперед, ей навстречу, она сделала шаг назад, отступила. Он развернул к ней свои ладони, показывая всю доброту своих намерений, она же сомкнула свои в цепкий замок, а затем скрестила руки на груди. Он постарался заглянуть ей в глаза так, чтобы увидеть в них готовность к примирению, она лишь отвела взгляд, чуть ли не впервые, словно отвернулась, готовясь к войне.
- О чем ты, Анна? – спросил он с легкой ухмылкой, будто никакой серьезности в этот момент их разговор не несет.
- Ты думаешь, я дура? Думаешь, я не знаю? Я все знаю! Все! И вижу людей насквозь!
- Может быть, не станем переходить на личности, и раздувать из мухи…
- Из мухи слона? – нетерпеливо перебила Анна, задышав глубже и чаще.
- Давай не будем выяснять отношения.
Анна гневно отвела взгляд. Никогда Стефан не видел ее такой. Собственно, как никогда бы не подумал, что такой разговор у них произойдет однажды, что было весьма наивно и бездумно с его стороны. Сам признавал. Когда-то это должно было случиться. Вопрос лишь в том, из-за чего? По какой причине?
- Я готов поговорить с тобой об этом дома. Хорошо? – спокойно и смиренно говорил Стефан, стараясь не привлекать внимания посторонних. – А сейчас советую тебе успокоиться. Ты согласна?
- Успокоиться? – с сарказмом повторила вопрос Анна. – Ничего другого ты сказать не сумел, да?
- Позволь мне взять тебя за руку, - протянув свою, сказал Стефан.
- Успокоиться? Ха! – все же не успокаивалась Анна.
- А что я могу еще сказать?
- Я просила тебя, Стефан! – громко вырвалось из груди Анны, пылающей и движущейся снизу вверх, затем намного тише. – Я просила тебя не разговаривать с ней! Просила?
Лицо Анны сделалось ранимым, что не делало приятно Стефану, который (пусть и в шутку) про себя признавал нелепость причины этой ссоры. Он напрягся. Анна была женщиной зрелой, умела взвешивать не только слова, но и поступки, сдерживать эмоции, думать, прежде чем делать. Она была мудрой женщиной, Стефан признавал это. И раз уж она так выпалила, явно он задел ее чувства. Видимо, в ней они точно были, исходя из этого…
- Пойдем, - сдержанно сказал Стефан, не теряя джентльменского шарма, предложив даме взяться рукой за свой локоть, всем своим видом показывая, что он не теряет равновесия.
Анна посмотрела на изгиб руки в его локте, и взялась за него своей рукой. Будто и нехотя. В ней до сих пор бурлили чувства. Стефан знал. Но также он знал, что у любого чувства есть свой срок. И скорее всего, эти переиграют прежде, чем они окажутся в постели и сольются в нескольких позах, после чего примут прохладный душ, посмотрят фильм перед сном, выпьют по бокалу красного вина, наслаждаясь каждой секундой пребывания друг с другом. Но они не забудут. Ничего. Оба будут держать в голове этот момент. Особенно Анна. Она что-то накапливала… Стефан чувствовал ее все сильнее…
XXIII
Традиционно, Анна на свой день рождения никого не позвала, ограничившись выслушиванием поздравлений по телефону. Телефон сеньоры Роккафорте в этот день разрывался от звонков. Но даже это не уберегало Стефана от дурных мыслей. В этот раз ему думалось об этом дне – дне рождения Анны. Будто бы этот день был настолько загадочным и неизученным, что просто терялся во времени для его воображения. А возможно, не для него одного. Ведь никто не знал точно, сколько ей лет – истинная женская загадка. И пусть у этого дня была конкретная дата, а точнее число и месяц, год выпадал из исторического процесса, словно и не было такого года. А даже если и был, вряд ли он когда-нибудь узнает этот год. Его всегда путали, так или иначе меняя последнюю цифру, время от времени. Каким-то образом, у Анны это получалось. То ли это Министерство культурного наследия, культурной деятельности и туризма Италии, то ли обычная справочная информация – все равно. Хотя, откуда об этом может знать Стефан, если он в этом даже не уверен? И могут ли вообще быть какие-то основания для этой уверенности? Как всегда, Стефан умел загнать самого себя в мысленный тупик. Одно он знал точно: у него особенный билет на этот день, раз уж он был единственным непосредственным участником дня рождения Анны Роккафорте.
Пока Анна принимала поздравления, Стефан также много думал и о том, что последним временем их ссоры заметно участились. Причем, причины для этих ссор все расширялись, становясь все более нелепыми. К тому же, как думал он, начинала их Анна. И очередной его вопрос состоял в том, почему. Почему? Разве все так плохо? Ведь им же хорошо вместе. Он уже и забыл, как они пришли к таким розням, хотя совсем недавно он не мог избавиться от того чувства, будто бы обременяет ее своим обществом. И что интересно, чувствовал и сейчас. Но уже в другом смысле. Не в том, что они друг друга еле знают, составляя таким образом друг другу какие-то неудобства, что ли. А в том, что теперь они знали друг друга настолько хорошо. И как разомкнуть этот чувственный замкнутый круг, и стоит ли вообще, если ты рискуешь выпасть из него, не зная, что принесет тебе это? Неизвестность… Точно как у Джека, подумал Стефан, вспомнив о том, что пора бы напрячься, и продолжить свой роман. Перелезть через этот перешеек его мыслей, оставив их по ту сторону. Это будет единственным верным решением. Наверное…
Стефану очень захотелось писать в этот момент. Сесть за стол, вставить чистый лист бумаги в печатную машинку, сделать абзац, написать первое слово, а за ним второе, составить предложение, бегущее за его мыслями, уносящими его туда, подальше от всей этой реальности. Именно в такие моменты душевных терзаний, непонятных по своему происхождению, хочется высказаться на листе бумаги, поделиться мыслями, будто отпустить их с неким трепетом и облегчением. Словно избавляясь от грусти, делающей тебя счастливым в каком-то роде.
Стефан стал думать о своем романе. О том, как семья Лоуэллов бежит с острова. Точно так же, как и он. От жизни. И от смерти. Последние годы только этим и занимается. Убегает от всего. И таким образом – сев за пишущую машинку, он запросто убежит и от нее. Ему не придется очередной раз с ней ссориться, а затем мириться. Хотя бы на один раз сократить это он был в силе сейчас. Тем более, что есть желание.
Закрыться… Ему нужно закрыться, сесть за машинку, и начать писать. Когда в жизни много приятного, то и писать особо незачем. Нельзя забывать о той черноте, о той бездне, которая поглощает ранимого идиота, начинающего писать от этого. Именно от этого. Начал бы он писать, искать в себе подобный способ поделиться мыслями, если бы чернота его души не стала пожирать его изнутри, угрожая пустотой? Она и сейчас его пожирает, но медленнее. Растягивает боль, которая является удовольствием, неким спасением, отчасти. Может быть, поэтому человеку свойственно мученичество? Ведь люди копируют Христа ради спасения. Каждый день приносят себя в жертву тем, кто этого и не оценит, но последует их примеру, а кто-то воспользуется ролью насильника. Почему?