- Пап, но они же не имели права этого делать… - шепнул ему Марк.
Слова его, пока еще далеко невзрослого по годам сына, но такого умного, как раз, не по годам, еще больше погрузили его в тщетность собственных мыслей, которые не хотелось признавать. Признавать то, что предпринять что-либо, особенно против системы, зачастую бессмысленно. Ровно, как и пытаться не быть ее частью…
Он посмотрел на Марка, и подумал, что тот не простил бы ему бездействия. И подобных мыслей, особенно вслух. Его глазам было больно видеть несправедливость. А он ее видел невооруженным взглядом. Замечал все больше. Замечал, насколько каждый боится стать жертвой, мысленно принося себя в нее.
Стефан Полански
Апрель, 1985 г.
VI
Мортимер пересекал неуступчивую местность. Неуступчивую – почти для всех жителей острова, но не для него. Выступы, скалы, скользкие, словно лед; острые, словно лезвия бритвы. Сложнейшие подъемы и спуски, изредка сопровождаемые низенькими проявлениями кустарниковой флоры, въедающейся в эту пустынную местность, прорастая, как нечто одинокое, как сам Мортимер, оставивший деревья позади. Они были далеко, так же, как и мыс Смерти, разрезающий туман, словно копьем протыкающий плоть воздуха. Сейчас он мог быть там, в моменте от своего конца. В моменте от того, как Бухта Смерти, в которую врезался этот вызывающий страх мыс, поглотит его тело своими волнами. Воды именно этой бухты выбрасывали на берег, время от времени, представителей морских млекопитающих. Найдет ли он хотя бы одного, хотя бы маленького погибшего тюленя, ударившегося о скалы, здесь на перешейке, служившим символом обрывающегося моста. Словно в никуда. Никто не рисковал перейти через него, полностью обогнуть Бухту Смерти. Оказаться на южной половине острова – загадочной, вселяющей неопределенность, как жизнь после смерти. Ему стоило рискнуть…
Мортимер считал единственным выходом перейти перешеек, чтобы его не настигли. Только так он мог выиграть время, и уберечь себя. И как бы иронично это не было для него, но в его организме был такой прилив адреналина, что его мысли были ничтожными на всеобщем фоне психологической растерянности. Этой бездны, в которой он вдруг оказался. Он терялся в ней буквально, как в тумане, так рьяно охватившему остров сегодня. На расстоянии вытянутой руки практически ничего не видно. И его не видно в таком случае. Но имеет ли это хоть какое-либо значение, когда не видно смысла жизни теперь?..
Будто бы он был…
Мортимер пока еще не в полной мере осознавал то, что делает он, и от чего, и для чего. Он принимал решения абсолютно не задумываясь, без лишних мыслей, словно его мозг сам делал это, не спрашивая сознание, на инстинктивном уровне. Он был намерен обойти Бухту Смерти. И не важно, что он может оступиться и упасть вниз – на камни, такие же, и все те же. Они повсюду…
Они словно преследуют его…
Каждые несколько шагов он оглядывался. Не уставал этого делать, хоть и знал, что уже достаточно далеко от поселка. Так стремился обрести эту спокойную мысль о том, что уберег себя. Что в безопасности. Люди ему не грозят. Но вот, этот камень, что оказался прямо перед ним, когда он все же нашел небольшой участок плоского берега, и спустился на него. Вот этот камень представлялось невозможным обойти… Так подумал бы, наверное, практически каждый. Но, может быть, в этом все дело? Он-то так не подумал. Именно здесь несколько лет назад сын Джека, имя которого он и не очень-то помнил, нашел выброшенного на берег детеныша гренландского кита. Это и был последний рубеж, на который ступала нога поселенца. А этот камень, что врезался прямо в бухту, словно бросая вызов ее буйным волнам, не давал обойти перешеек по берегу, который имел совсем маленький плоский участок берега – здесь. Китовый – так его порой называли после той истории. Жаль для Мортимера, что сейчас на нем не было никакой, хотя бы самой маленькой, тушки, хотя бы рыбки с ладонь. Он почувствовал пустоту в желудке. Затем он посмотрел в сторону поселка с чувством паранойи. Он знал, что не рассмотрит его, как и мыс Смерти, который при хорошей погоде можно было увидеть отсюда. Скоро с него сбросят его брата Дэвида, он был уверен в этом. Сбросят так, как и десяток (а может и полтора) его предшественников – «еретиков». Как хорошо, что его сейчас не было видно. Но почему-то, этот мыс представлялся его воображению все четче, все больше протыкая его сердце незримым копьем братской боли.
Мортимеру стало невыносимо больно в этот момент. Защемило в груди от пришедшего к нему осознания целостной картины произошедшего. Его побег – это лишь ее фрагмент. При чем, не самый трагичный. Его брат – он был центром этой экспозиции, что теперь отпечаталась на его сетчатке, и не проходила, словно ожог.
Он присел на первый попавшийся камень и потупил взор. Осознавая, что он здесь, и он жив, а его брат уже мертвец, или без пяти минут предан волнам, на которые он сейчас смотрел, ему все больше было больно. Все из-за него. При чем здесь Дэвид?.. Он стал обвинять самого себя…
Он писал свои мысли в блокнот, перечащие их устоям, их морали. Он не верил в бога до конца. Он не верил в то, что война действительно стерла все и всех с лица Земли. Если она была. Это все он! Но не его брат…
На его глазах накатились слезы. Гортань наполнилась жидкостью неизбежности. Он высморкался и заплакал, мысля о том, что его брат предан им же. Он не должен был бежать… Почему он это сделал? По сути, спрашивать было поздно и бессмысленно теперь, и Мортимер понимал это. Признание того, что его смерть не будет напрасной, что люди, причастные к этому непосредственно – будут страдать – стало согревать Мортимера изнутри. Его грудь разгорячилась ртутью, цвета граната. Его мысли прояснились вопреки окружающему его туману. Борьба – его обязанность. Перед братом. Перед самим собой. Он должен сопротивляться. Он должен закалять в себе силу жизни. Силу «еретика». Пусть ему понравится так думать. С волей не рождаются. Волю обретают непокорные, сильные, упорные, неугодные для большинства, а соответственно – вселяющие страх этому большинству.
Мортимер воспрял духом, но почувствовал, как руки его стали мерзнуть, тут же поймал себя на мысли, что вовремя заметил. Пора подумать об укрытии. С моря запахло зимой. Скоро она заточит его воды и скалы этого острова в снег и лед. Скоро здесь станут появляться самцы белых медведей в поисках пищи. Не часто, но все же. Ночи станут невероятно длинными, а дни будут затухать, лишь загоревшись светом солнца, почти параллельно движущемуся горизонту на юге. Зимние ночи здесь, порой, казались бесконечными. Очень, очень неверное время для побега. Мортимер сейчас думал об этом. О том, как собирался покинуть этот остров, но не в сезон, переходящий в зиму со дня на день. Теперь же он был вынужден выжить вопреки всему. Но ни в коем случае не пытаться укротить или покорить природу. Он знал, что это невозможно. Он уважал ее. Суметь адаптироваться – вот была его задача номер один. И он осознавал ее не только обмерзшими кончиками пальцев на руках.
- Ради тебя, Дэвид! Ради тебя, моя любимая супруга, мой сынишка!.. – прошептал он с надеждой когда-нибудь увидеть их, хоть и знал, что Дэвида он уже никогда не увидит.
Вернуться с людьми… Не плохая идея. Доказать, что они есть. И что война, опять же, если она была, не разрушила все и не стерла человечество с лица Земли. Именно эта вера подняла его сейчас на ноги и придала им сил – преодолеть этот камень, или скалу, он сам не знал, что представлял собой этот неприступный ошметок породы, перекрывающий путь через перешеек на юг. Нужно приложить немало усилий, чтобы оказаться там – где никто искать его не будет. Мортимер здорово настроил себя и подбодрил, и стал карабкаться, вопреки тому, что в душе его творилось.
Уклон был скользкий и довольно резкий. Весьма опасно нависал над каменистым берегом. Стоило Мортимеру один раз оступиться, и ненужно мыса Смерти. Он мог бы встретить свою погибель здесь, упав с тридцатиметрового утеса на точеные волнами камни.