Джек все больше признавал те мысли, которых он стеснялся, и которые ни в коем случае никому нельзя было говорить. Возможно, большинство думают так же, как и он. Но такие, как Брюс, с которым он уже неприятно пересекся взглядами, как раз и создавали эту пустоту в других, сами будучи безнадежно пусты. Действительно, есть ли бог? После того, что случилось с миром, и после того, что происходит сейчас…
- Еретиков, кающихся при конце жизни, принимать надобно, но принимать, очевидно, не без рассуждения, а по изведании, точно ли истинное показывают покаяние, и имеют ли плоды, свидетельствующие о старании спастись. Посему, я предоставлю слово нашему виноватому перед Богом. Пусть услышит его, и пусть мы его услышим, - сказал Джулиан, и показал Кайлу, чтобы тот достал кляп со рта Дэвида.
Дэвид лишь сильнее заплакал, словно понимая, что этот шанс исповедаться – вовсе не шанс. Его судьба уже решена. Богом ли, или Джулианом… Перед лицом смерти это уже было не столь важно, как те пять минут жизни, что остались у него. И он все старался не смотреть на супругу Мортимера, чтобы не расстраиваться и расстраивать ее. Но это выходило само собой. Словно это нужно было. И он смотрел в ее глаза, верные, полные горя глаза, и думал о Мортимере, вовсе не жалея о том, что дал ему шанс. У того он был, причем, самый настоящий. И он словно посылал эту мысль своему брату. Он не терял надежды в то, что тот что-то изменит. Смотря в глаза других людей, он видел в них, что эти не смогут и не захотят так сильно. Но, не смотря на это, он все же решил сказать:
- Люди! Святой отец, неужели ли я настолько завинил за своего брата? Настолько ли, раз я всего лишь хотел уберечь его? Настолько ли, раз вы не дали возможность высказаться ему?
- Мы дали право высказаться тебе. За себя и за твоего брата, который сбежал от правосудия, - заметил Джулиан, как всегда надменно и спокойно, и так, чтобы слышали все.
Дэвид не знал, что ответить. Он знал, что он – мертвец. Есть ли смысл просить прощения?
- Ваши методы несправедливы!
- Нет справедливее суда Божьего!
- Это вы называете судом Божьим?
- Я так понял, это и есть твои последние слова! - пресекающе воскликнул Джулиан, зная, когда нужно останавливать подобное общение.
Дэвид и сам не стал что-либо отвечать. Ему захотелось снова разреветься в этот момент, что он и сделал, со всех сил сдерживая себя. Его тело произвольно начало дрожать. Зубы зацокали друг об друга. Губы стали дергаться, как и его веки – беспокойные, мокрые, полные отчаянного желания насмотреться на жизнь. Ее завершение.
- Ты предал Бога и род наш человеческий! За это, я проклинаю тебя на муки вечные! – со всей театральной серьезностью в голосе воскликнул Джулиан, после чего посмотрел на Брюса, который понял этот невербальный знак, посланный ему во имя Господа.
Дэвид задышал очень быстро. Так, словно бы надышаться перед смертью, на самом деле чувствуя разрывающую его сердце агонию, жгучей кровью распространившейся по всему его телу в мгновение, совершенно неощутимое. Еще мгновение, и его больше не будет здесь.
Брюс подвел его к краю. Дэвид закрыл глаза и заплакал. Почувствовав толчок в спину, он увидел, что уже летит вниз – навстречу камням и пенистой воде холодного моря. Он открыл глаза, будто все же пожелал посмотреть смерти в ее сокрытые от человеческого ума глаза. Он выкрикнул с неистовым отчаянием, прорезав воздух не только своим телом, но и голосом, который тут же унес ветер. Но не унес с собой Дэвида… Его встретили камни. Хруст поломанных костей был слышен даже тем, кто находился вдали от утеса. Кому же не хватило зрелища вверху, могли спокойно посмотреть вниз, и убедиться, что с собой через несколько накатов волн тело этого еретика и пятно крови, что он оставил под собой, заберет море.
Джек содрогнулся, когда услышал этот хруст. Он прошептал себе под нос:
- Боже, храни душу сына и раба Твоего – Дэвида! – так, чтобы никто больше не услышал.
Никто, кроме Марка, находившегося в его объятиях. Тот поднял голову и посмотрел на своего отца. Тот на него. Джек не мог понять, что видит он в глазах своего сына. Но Марк точно знал, что видел он в глазах своего отца. Печаль, безысходность и страх перемен. Вот, что он видел. Корабль, который на многое способен, но который даже не спущен на воду, как бы это сейчас не казалось ему нагло циничным. Какое-то глубокое, внутреннее понимание и осознание происходящего он видел в глазах отца, и в тоже время, бегство от этого. Ради него ли? Ради ли мамы? Он посмотрел на другую мать. На ту, которая прижимала к себе маленького ребенка Мортимера, рыдая вместе с ним. Разве что, в отличие от ребенка, она понимала, какова была причина ее плача. И никто… Никто! Никто даже руки ей не подал, и не помог возвестить. Словно с этого момента она стала неприкасаемой прокаженной. Марк посмотрел на Джулиана. На его самодовольное, полное осознания выполненного долга, лицо. Он выполнил свою миссию. Народ стал расходиться по домам после обеденного шоу. Джек не спешил отводить свою семью. Будучи до сих пор под впечатлением. Джулиан, проходя мимо Лоуэллов вместе с близнецами, приостановился около него, и посмотрел ему в глаза. Словно хотел что-то сказать, но не сказал. Решил пройти стороной. Посмотрел всего на секунду. На застывшего Джека. Марк посмотрел в глаза Джулиана в этот момент. Он увидел в них презрение. Похожее на то, которое может быть к человеку, который оказался всего лишь хорошим рукоделом и охотником на тюленей. А не бескомпромиссным исполнителем. Естественно, ценность покорного мастера на все руки была велика, поэтому, Джулиан презирал Джека меньше, чем остальной люд на острове. Откуда-то Марк это знал.
Марк запомнил этот взгляд Джулиана, и с этих самых пор вывел для себя одно важное мнение. Мнение, которое при желании мог бы рассмотреть в его глазах его отец. Но не сейчас…
Сейчас Люси подталкивала своего супруга поскорее скрыться внутри дома, подальше от места, что звалось мысом Смерти. Она обитала здесь, охотно зазывая и принимая людей. А им здесь точно делать нечего.
Стефан Полански
Май, 1985 г.
VII
Нью-Йорк. Колыбель всех мечтателей. Разных идей и народов. Огромных, пестрящих жизнью улиц. Высоких и массивных небоскребов. Уличной еды. Таксофонов. Желтых такси. Полицейских на лошадях. Модников, сыновей банкиров с их пассиями, имеющими дикие начесы и не менее дикие телефоны в сумочках.
Как минимум семь лет Стефан не был в Нью-Йорке. И что он понял, когда прибыл сюда, так это то, что этот город неповторим и неотразим в своем роде, будучи таким узнаваемым и разным одновременно. Не меняющим своего бурного течения жизни, которое было способно вовлечь и затянуть в себя за пару секунд, отчасти, не будучи столь приветливым. Эксцентричным, бросающим вызов, выразительным с ноткой надменности казался сейчас Стефану Нью-Йорк. Однозначно, тихий провинциальный городишко был намного домашнее Нью-Йорка, как не крути, и сколько бы Стефан не провел здесь дней во время обучения в аспирантуре. Этот город открыл ему много возможностей в его жизни, и продолжает это делать в жизнях других людей. Но он не дает себя покорять. Он предоставляет возможность одним людям покорять других людей.
Зачастую Стефану было не просто находиться в Нью-Йорке, исходя из того, что здесь было слишком много транспорта. Особенно, сейчас. Шесть лет назад у него не было настолько видимой проблемы. Но успокаивая себя мыслью о том, что сейчас он не в самом транспорте, Стефан первым делом решил насытить мысли и заполнить нутро Центральным парком – его любимым местом в Нью-Йорке. Особенно в конце лета здесь было замечательно, как он признавал. Насытиться моментом старались в первую очередь и молодые люди – старшеклассники, студенты. Центральный парк и их любимое место тоже. Было достаточно компаний, собирающихся с магнитофонами, что не досаждало Стефану, даже напротив, нравилось. Ему это напоминало собственные годы в Нью-Йорке, отчасти беззаботные, отчасти – кусочки его билета в будущее, которое теперь было настоящим. Что вызывало досаду в Стефане, так это лишь мысли о том, что того времени больше не будет. Его уже нет, как он считал. Осталось лишь существование, в котором и можно лишь постараться скрасить подобной прогулкой, вызывающую ностальгию и кое-какое вдохновение, все же.