Выбрать главу
Они влекут в миры иные. Они навеки сети рвут: Не знаю сам себе цены я, Но верю только в Божий Суд.
Когда мне будет сладко сниться В могиле нежной тихий сон, Мои лазурные страницы Полюбит мир, поймёт их он.
Храня мечты моей обломок, Впивая солнечную пыль, О, верь, тоскующий потомок В мою немеркнущую быль…
Тоскливо жил у дней в плену я, Пришла любовь: созрел мой плод… Кто видит Бога, скорбь минуя, Тот белый томик мой поймёт.
От этих песен никуда я, Мой друг безвестный, не уйду, Хотя бы жил в долинах Рая, Хотя бы мучился в аду.
Когда ко мне твой взор угрюмый В мою обитель долетит; Когда затмится скорбной думой Младой огонь твоих ланит, —
Я брошу свет и радость Рая, Покину властно жуткий ад И боль Бессмертья познавая, К тебе приду, сестра иль брат! —

Konigstein im Taunus, 1923 г. День Св. Иоанна Златоустого.

MCMVII — MCMXXIII

Cum Deo!

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

«Лампа под зеленым абажуром…»

Лампа под зеленым абажуром; Библия, — раскрыт Екклезиаст; Часики с подклеенным амуром. — Прошлого могила не отдаст?
Призраки бездушные без плоти; Пес уныло дремлет на ковре; Строки о забвеньи на блокноте. — Прошлое вернется на заре?
Пальма никнет серая горбато; Мебели потрескавшейся вздох. — Разве сил, растраченных когда-то, Так и не заметит гордый Бог?
Память ищет правды в знаках стертых. Тленное раздумие откинь: Чаю воскресения из мертвых, Жизни в веке будущем… Аминь!

«Холодный черный сон запущенной усадьбы…»

Холодный черный сон запущенной усадьбы; Немая плесень стен, разбитые карнизы… Напрасная мечта: хотелось увидать бы В твоем глухом саду мне милый профиль Лизы!
На крыше куст растет; остаток от террасы; Ни окон, ни дверей: гнездятся в залах птицы; На мраморных богах — застывшие гримасы; Крапива грубо жжет узорные теплицы.
Над мертвым прудом — мост; в воде лежат перила; Поникший павильон — совсем как гробик детский; Широкая скамья под старой липой сгнила: Не здесь ли, Боже мой, познал любовь Лаврецкий?
Часовни древней след: темна, грустна икона; Придушенный фонтан; забытая дорожка. — Несется из села хрипенье граммофона, Обрывки бранных слов и нудная гармошка.

«Время было к вечерне. Огнями заката…»

Время было к вечерне. Огнями заката Догорали поля. По дороге небес Табуны облаков — золотые телята Промелькнули домой за коричневый лес.
Тихо ныл коростель; а во ржи перепелка Отвечала ему. Задремали цветы. Серебрилась роса. Из туманного шелка В молодых камышах холодели пруды.
Плыл сиреневый звон. Аромат на поляне, Тяжелея, дрожал. Возвращались стада. Торопливо, без слов проходили крестьяне. Где-то плакал ребенок. Блеснула звезда.
Кто-то песней смеялся. Позвали кого-то. Шла слепая старуха в избушку свою. И покой, и отрада. И грусть, и забота. — Это было в России… Быть может, — в Раю.

«Вербочки — нежнее детских щек…»

Вербочки — нежнее детских щек; Светлые росинки на цветах… Господи, Ты все-таки далек! Господи, какой же я монах!
Вербочки — как девичьи глаза; Тихая улыбка на губах… Господи, зачем мне небеса! Господи, какой же я монах!
Вербочки — как радость на земле; Солнышко играет на крестах. Господи, скорей приди ко мне! Господи, какой же я монах!

«Птицы черными крыльями хлопали…»

Птицы черными крыльями хлопали, Серый дождь упадал на поля, И озябли безмолвные тополи, И озябла старушка-земля.