В нескольких шагах от меня сидела молодая женщина. У ее колен стоял небольшой фибровый чемодан. Она не спала и, кажется, участливо посматривала на меня. Во всяком случае, она обратила внимание на мое состояние и, видимо, хотела чем-то помочь. Почти у самой стенки, на скамейке, привольно растянулся мужчина. Я решил его побеспокоить. Вместе со мной на скамейке могли бы присесть еще три человека. Я уже изучал глазами расстояние — надо было переступать через спящих и балансировать, чтобы не наступить кому-либо на голову, когда услышал ее голос:
— Садитесь на чемодан. Или вот, пожалуйста, на мое место, я уже порядочно здесь, а вы, наверное, устали…
— Нет, нет… Спасибо. Сидите, пожалуйста. Спасибо.
Она была довольно легко одета, с претензией на моду.
Красная фетровая шляпа выделяла ее среди серых платков и шапок.
— Тогда садитесь на чемодан. Ничего с ним не случится.
Я осторожно присел. Еще раз поблагодарил.
Судя по ее одежде, по прическе, по чемодану, она недавно из Германии. Мне много там приходилось видеть таких на дорогах, освобожденных из лагерей, из хозяйств бауэров, из прислуг разных герров, у которых они день и ночь прислуживали, где их били, травили овчарками, издевались по методикам, разработанным нацистскими теоретиками.
— Вы репатриантка? — осмелился я.
— Да. А что?
— Извините. Я просто решил проверить себя.
— Довольны, что угадали?
— Как вам сказать? Наверное, не тот случай, когда можно быть довольным.
Она смотрела на меня доверчиво вдумчивыми серыми глазами, которые что-то таили в себе. Своим открытым лицом она как-то сразу расположила к себе, и я зачем-то спросил, далеко ли она едет. Обыкновенный вопрос, который задается в подобных случаях. Она раздумывала какое-то время над ответом. Видимо, ей не хотелось об этом говорить.
— Еду искать судьбу, а точнее, тетку.
Наши ближайшие планы удивительно совпадали, если она говорила правду. Мне тоже придется искать в этом городе тетку. Об этом я ей не сказал, опасаясь того, что она могла воспринять такое совпадение за несерьезный разговор. Мне этого не хотелось. Да и в ней угадывался человек, не склонный к пустым разговорам и сближениям. Все это было у нее спрятано где-то глубоко.
Она все время натягивала полы своего короткого пальто на колени, но все равно они были видны в тонкой паутине чулка.
— Вы не замерзнете?
Она отрицательно покачала головой, и на меня теперь смотрели другие глаза, полные скрытого отчаяния. Они едва заметно заблестели слезами. Достала из рукава белый с кружевами платочек и прижала его к глазам. Я корил себя за неуместный вопрос и готов был извиниться, но она опередила меня:
— Мне еще не верится, что я дома, что не надо помнить лагерный номер! Самое страшное, что от этого никуда не уйдешь. На всю жизнь теперь останется в ушах длинный-предлинный немецкий номер и эта татуировка на руке. Все, все, как в кошмарном сне!.. Прямо из пионерлагеря на берегу моря… Я там была вожатой, и — как будто в глубокую яму, куда сваливают нечистоты! Мне не верится, что я из этой ямы выбралась.
На нас все время косилась старуха, сидевшая напротив, хотя говорили мы тихо, почти шепотом.
Мы на минуту смолкли, и тут неожиданно вышел из своей загородки дежурный и объявил, что прибывает поезд на Николаев. Вслед за ним прохрипело объявление и радио.
Масса пассажиров вдруг закопошилась на своих местах, а потом потянулась к выходу с мешками, узлами, чемоданами.
Моя собеседница тоже встала.
— До свидания, — сказала она все так же тихо, поднимая узкий воротник пальто.
— Я вас провожу.
— Спасибо. Не надо. — Она взяла чемодан из моих рук и тоже направилась к выходу.
— Как вас зовут? — спросил я ее.
— Зачем?
— Не знаю.
— Галина.
Наверное, такой, в высшей степени наивный, ответ мой заставил ее назвать себя. Скажи я что-нибудь другое, она для меня так и осталась бы безымянной репатрианткой.
У двери нарастал шум пассажиров. Дежурный, раскинув широко руки, загородил дорогу, никого не выпуская на перрон.
— Граждане, не напирайте, не нарушайте порядок, — выкрикивал он.
Толпа колыхалась приливами и отливами, наступала на дежурного.
— Порядок?.. Ну-ка, отойди от двери, порядок! — грозил из задних рядов костылем давно не брившийся мужчина в солдатской шинели. — Ух, какой вумный…
Меня оттеснили от Галины. Теперь я видел только ее красную шляпку. Толпа покачнулась, и под ее напором заскрипела дверь. Не слышно было больше дежурного, пассажиры прорвали запруду и через узкий проход в страшной давке, с визгом, воплями и руганью вылетели, разгоряченные, на перрон. Где-то в толпе потерялась моя знакомая. Я стоял и ждал, все еще надеясь на то, что Галина у самой двери вдруг обернется в последний раз в мою сторону.