— Ты не понимаешь! — почти закричал Сергей. — Ты почти ничего не знаешь! Я же боялся по темноте на улицу выйти! Свет где включат, а я на землю! Страшно! А Ольга ругалась! Орала, что пью! А что мне было делать? Смысла не было! Я себя человеком не чувствовал! Теперь только всё уладилось и опять! За что?
Сергей облизал пересохшие губы, протянул было руку в сторону сигаретной пачки, но тут же отдёрнул. Курить нужно бросать.
— Если Ярослав умрёт, мне тоже не жить!
— Он не умрёт, — мама села рядом, подвинула к себе телефонный аппарат. — Хочешь, я позвоню в больницу?
Сергей кивнул, закашлялся:
— Ма, прости. Я не хотел на тебя кричать. Глупо — пришёл к тебе и кричу.
Диск крутился с чуть слышным треском. Сергей встал, вышел на балкон, облокотился на перила. Лучше не слышать. Лучше не знать подольше. Потому что вдруг… В приёмнике больницы врач смотрел на Сергея так, будто он сам затолкал ребёнка в петлю. А молоденький милиционер, забравший записку Ярослава, только присвистнул: “Ну ты и влип, мужик!” И — всё. Уезжайте и ждите. Звоните. “Вы ему отец? Ах, воспитатель из детдома…” Отворачивались, уходили. Ну что они все понимают! Сергей оттолкнулся от перил, вошёл в комнату. Мама положила трубку.
Смотрит молча. Неужели? Нет, только не это! Почему она молчит?!
— Всё нормально, — сказала мама, — пришёл в сознание. Правда, пока будет в реанимации и тебя туда не пустят. Сотрясение мозга довольно серьёзное. Но жизнь ему сохранили.
— Мама! — Сергей подошёл к ней и обнял: — Спасибо! Понимаешь, когда ты сказала про Ярослава “возьми к себе”, я подумал — чушь, а потом понял — так надо. Знаешь, он ведь мне сразу понравился. В первый же день. Я не верил, что он виноват в этой краже, хотел всё выяснить, поговорить… Если бы он плакал, выглядел расстроенным, я бы не ушёл. Но он сказал, что подождёт, пока я всех спать уложу. Подождал…Но он мне письмо написал. Он мне верит. Думает, я смогу заменить ему семью…
— Ты сможешь. Ты молодец.
— Молодец… — проворчал Сергей. — Знаешь, как хочется сейчас просто банально напиться!
— Ну ты же держишься.
— Держусь. Хотя поводов… Вот, с Алей поругался. Думал всё, вот-вот влюблюсь в неё, а оказалось… Понимаешь, она всё чего-то боится. Веры Ивановны вон, директора… А теперь… Я ведь к ней хотел ехать из больницы. Приехал. А она мне сказала: выбирай — или я, или Ярослав. Мол, замуж даже не против, только чтобы не вместе с пацаном жить. Мол, чокнутый он. Думает, я нормальный.
— Серёжа, — мама вздохнула, — только не обвиняй себя. Ты не виноват. Всё это — случайность. А такая жена — зачем тебе? Успеешь ещё, найдёшь. Я вот тебе хотела сказать: может вы с мальчиком переедете поближе ко мне? Мне ведь ещё чуть-чуть — и на пенсию. Станет скучно.
— Так ты и пошла на пенсию.
— Ну, когда-нибудь придётся.
— Ма, ты без своих студентов жить не можешь, — Сергей усмехнулся, — как я без сигареты. А переедем мы обязательно. Совсем недалеко будем жить — возле языковой школы. Знаешь такую? Чтобы пацану не ездить через весь город. Да я, может, туда и устроюсь. Надо сходить, спросить насчёт мест.
— Тебя обязательно возьмут. Ты всё правильно придумал.
— Ма, а когда к Ярославу пустят, может, поедешь со мной? — Сергей помолчал. — Чтобы я себя в руках держал. А то знаешь, начну нести всякую чушь, или вовсе на слёзы прибьёт. Я в “скорой”-то этой ревел, как пацан какой-то…
— Поеду, — пообещала мама. — Ты, Серёжа, лёг бы, поспал до смены. На тебя смотреть страшно.
Сергей пошёл в спальню, лёг на кровать. “Дурак”, — опять подумал и про себя и про Ярослава. “Он говорил, никогда не сможет убить себя. Побоится… Осмелился”. И, уже засыпая, поразился сам себе: “Как меня хватило не ударить Вику?”
28
Время почти не двигалось, а воздух вокруг растекался по телу, то становясь липким, как варенье, то опутывал, как паутина. Иногда даже казалось, что он начинает царапать. Дышалось как-то странно: вдох давался легко, а потом воздух никак не хотел выходить обратно и его приходилось с силой выталкивать. Ярослав не мог понять, спит он или нет, открывал и закрывал глаза, но перед ними ничего не менялось: он всё так же видел окрашенную голубой краской стену в мелких трещинках и пупырышках. Потом неожиданно почувствовал на своём лбу чужую руку и очень удивился — никто не трогал его уже давно. Рука была прохладная. Ярослав сделал усилие, чтобы понять, что происходит и, наверное, окончательно очнулся. Рядом сидела женщина в белом халате.
— Как ты себя чувствуешь? — серьёзно спросила она.
— Es tut mir leid, — тихо сказал Ярослав почему-то по-немецки и закашлялся. Дыхание совсем сбилось, и из глаз выступили слёзы.