Позднее, в 1927 году, Горький вспоминал: «Когда-то, в эпоху мрачной реакции 1907 – 1910 годов, я назвал его (героя своего творчества. – А.В.) „богостроителем“, вложив в это слово тот смысл, что человек сам в себе и на земле создает и воплощает способность творить чудеса справедливости, красоты и все прочие чудеса, которыми идеалисты наделяют силу, якобы существующую вне человека. Трудом своим человек убеждается, что вне его разума и воли нет никаких чудесных сил, кроме стихийных сил природы, которыми он должен овладеть для того, чтобы они, служа его разуму и воле, облегчили его труд и жизнь»[125].
Горький закончил работу над «Исповедью» в начале апреля 1908 года и рукопись направил для издания К.П. Пятницкому. В письме к нему от 17 апреля Горький писал: «Я имею основание думать, что… моей „Исповедью“ реализм, которому служило „Знание“, становится на новый путь, оживляется и приобретает новые силы, новое освещение»[126].
Вскоре «Исповедь» Горького была издана в XXIII сборнике «Знания». И вовсе не реализм выиграл от ее опубликования, а напротив, она способствовала развитию религиозных настроений. В. Брюсов, журнал которого «Весы» в начале века не раз выступал с острой критикой «знаньевцев», в августе 1908 года писал из Неаполя Горькому: «…последнее ваше произведение, „Исповедь“, доставило мне много счастливых минут. Благодарю вас за него»[127].
Ленин с большим огорчением встретил появление из-под пера любимого им писателя богостроительской повести, но открыто ему об этом до поры до времени не говорил, о чем свидетельствует письмо Горькому от 22 ноября 1910 года: «…совсем было написал Вам огорченное письмо об „Исповеди“, но не послал его из-за начавшегося… раскола с махистами…» (48, 4).
Находясь под сильным влиянием Богданова и Луначарского, Горький в письме Пятницкому в мае 1908 года писал: «Мне кажется, что на „Знании“ лежит задача неуклонного служения тем принципам, коим оно служило до сей поры. Эти принципы я понимаю как демократизм, позитивизм. Чем более вижу и думаю, читаю и вижу, тем более укрепляюсь в мысли, что победит мерзость жизни, облагородит человека не греза, не мечта, а – опыт; накопление опыта, его стройная организация. Меня одолевают, может быть, наивные и смешные мысли, но – я все более увлекаюсь ими. Мне кажется, например, что мысль – вид материи или, вернее, один из видов эманации материи. Что мысль и воля – едино суть. Я делаю отсюда выводы – удивительные, не забывая о том, что они, опять-таки, могут показаться смешными»[128].
Насколько Горький был увлечен «новой философией» Богданова, говорит и то, что, послав Пятницкому рукопись работы Богданова «Приключения одной философской школы», он просил печатать ее в «Знании» возможно скорее: «Очень прошу, ибо придаю весьма серьезное значение этой книжке»[129].
Благосклонно отнесся Горький и к переводу доклада близкого к махизму позитивиста Макса Ферворна «К вопросу о познании» и рекомендовал Пятницкому издать его в виде брошюры после того, как он будет отредактирован Богдановым[130].
4. «…Вы находитесь именно вне пределов марксизма»
К 1908 году влияние эмпириокритических идей зашло уже далеко. Представление о махизме как якобы философии большевизма стало приобретать прочность предрассудка. Известно, к примеру, что влияние махизма сказалось в это время на взглядах даже видных социал-демократов. Так, И.В. Сталин «недооценивал значение борьбы Ленина против махистов, не видел всей глубины их расхождения с марксизмом. В одном из писем к М.Г. Цхакая он заявлял, что эмпириокритицизм имеет и хорошие стороны. Задача большевиков, писал он, развивать философию Маркса и Энгельса» в духе И. Дицгена, усваивая попутно хорошие стороны «махизма»[131].
Особую роль в распространении ложных представлений о махизме как философии большевизма играли, как уже отмечалось, некоторые меньшевики. Но и в произведениях самого Богданова содержались претензии на то, что именно его философское творчество в наибольшей степени соответствует творческой пролетарской идеологии – большевизму. А твердое отстаивание Плехановым основ диалектического материализма Богданов и его философские единомышленники связывали с меньшевистским характером его политической позиции, с его доктринерством, догматизмом.
Кстати говоря, выступления Богданова и Луначарского дали повод и авторам контрреволюционного кадетского сборника «Вехи» позлословить насчет мнимой теоретической нищеты большевизма. Так, Н. Бердяев в статье «Философская истина и интеллигентская правда» именно махистские идеи Богданова и Луначарского оценивал как определенный этап в эволюции революционной идеологии русской социал-демократии. Согласно Бердяеву, после Бельтова-Плеханова «на сцену появился Авенариус и Мах, которые провозглашены были философскими спасителями пролетариата, и гг. Богданов и Луначарский сделались „философами“ социал-демократической интеллигенции». И далее: «Эмпириокритицизм стал не только философией социал-демократов, но даже социал-демократов „большевиков“… „Критика чистого опыта“ вдруг оказалась чуть ли не „символической критикой“ революционного социал-демократического вероисповедания… Г. Богданов усердно проповедует примитивную метафизическую отсебятину, всуе поминая имена Авенариуса, Маха и др. авторитетов, а Луначарский выдумал даже новую религию пролетариата, основываясь на том же Авенариусе»[132].
127
Литературное наследство, т. 85, с. 658. Ответ Горького см.: Собр. соч. М., 1955, т. 29, с. 75.
131
История Коммунистической партии Советского Союза, т. 2, с. 272. См. также: История философии в СССР. М., 1971, т. 4, с. 613 – 616.