— Желобковы мы, — басил кандидат.
— Пиши вот тута подпись.
Кандидат принимал перо и выводил на серой, разграфленной бумаге жирный крестик.
— Неграмотный? — зверел секретарь.
— Неграмотный…
— Чтоб вас всех… — ворчал седоусый, ставя в графе «фамилия» такой же крестик. — Кладбище получается у какое-то, а не документ. Эй ты, орясина! — повернулся он опять к угрюмому заведующему. — Когда новый секретарь будет?
Парниша достал откуда-то из-за спины большой лист картона, окунул палец в чернила, нацарапал на картоне что-то и предъявил седоусому. «Иди к чорту!» — крупно написано было на листе.
— Так пускай он будет вместо тебя секретарем, — предложил Огоньков, подходя к столу (я стоял в очереди сразу за товарищем комиссаром). — Пускай он пишет, а ты винтовки выдавай. Слышишь меня, товарищ?
— Я-то слышу, — проворчал седоусый, — а он не слышит. Глухонемой. Мы уж пробовали, но все равно ничего не получилось. Ему орут: «Иванов», а он царапает: «Канцелербоген». А ты, товарищ, грамоте разумеешь? Пойдешь вместо меня, а?
Товарищ Огоньков только покрутил головой и ничего не ответил. Я тоже смолчал. У меня губы посинели и не разжимались, я замерз как собака, пока мы шли к вокзалу. Холодно, чтоб у меня хвост отвалился, холодно! В одной футболочке-то. А я к такому климату не привык. У меня на родине гораздо теплее. Представляете, раскаленная лава вокруг, костерки пылают через каждые два шага, а на костерках котлы… Водичка кипит, грешники булькают, лавровым листом и перцем пахнет аппетитно. А здесь? Промозглый ветер, свинцовое небо и раскисший снег вперемешку с грязью под ногами. Можно было, конечно, наколдовать себе потихоньку какую-нибудь кацавейку, но Огоньков же… Лучше мне пока не выделяться среди остальных, а то слишком много вопросов у окружающих возникнет. К тому же здесь, как я успел уже выяснить, из всей чертовщины в почете только один призрак, и тот иностранец-бродяга.
Записавшись, мы получили по винтовке, пригоршне патронов и хлебной пайке с ладонь размером, а на выходе, удачно миновав патруль (Огоньков гордо показал красноармейцам какую-то бумажку), отошли в сторонку.
Меня опять затрясло. Ну холодно же, недра преисподней, ужас как холодно! Рога ломит, копыта индевеют, хвост под тонкой джинсовой тканью дрожит! А тут еще и стемнело, и ветер подул…
— У меня тут несколько ордеров завалялось, — сочувственно посмотрев на меня, сказал Огоньков, — можно, пока время есть, зайти в несколько комитетов, глядишь, и выдадут тебе шинельку какую-нибудь. Я б тебе свою тужурку отдал, но у меня под ней ничего нет…
— А наличные, — прохрипел я, лязгая зубами, — наличные у тебя есть?
Комиссар развел руками, вздохнул и раскрыл уже рот, чтобы отрицательно ответить… Но не успел. На территорию с воплями:
— Где тут винтари с хлебушком дают? — хлынула толпа расхристанных матросов, и нас закрутило в люд-ком водовороте. Водоворот, слегка помяв, выкинул меня как раз в районе рынка. Куда запропастился комиссар, я не заметил. Мне вдруг так тоскливо стало, так одиноко… еще глубже вонзился в теплолюбивое мое тело холод. И я решил плюнуть на конспирацию и проговорить заклинание. В конце концов, не замерзать же мне?! Сейчас наколдую себе телогрейку… Или лучше дубленку. Или нет — шубу, теплую, до пят чтобы… Или — еще лучше — аляску, пуховик, излюбленный всеми полярниками.
Воображение пошло вразнос. Я уже поднял руки для воспроизведения необходимых пассов.
…И еще горячий самовар. И калорифер. И валенки. И мангал, где пылает под решеткой пламя и трещат, роняя капли сока на раскаленные угли, здоровенные куски мяса… И горячую блондинку. Нет, горячую брюнетку… Для ровного счета — двух блондинок и двух брюнеток…
Адская погибель, как же холодно мне! И руки трясутся — нормальных пассов не сделаешь. Замерзшие в ледышки губы не то что заклинания — «мама» выговорить не смогут. Мне бы сейчас какой-нибудь вспомогательный артефакт вроде Жезла Желаний… в просторечии называемого волшебной палочкой. Намного проще все было бы. Но наша контора давным-давно все когда-либо созданные Жезлы заактировала, под идентификационные номера подвела и к использованию запретила. Чтобы служба медом не казалась. А то чего проще — вызывает клиент, говорит: то-то и то-то хочу. Ты взмахнул Жезлом: пожалуйста, получите!
— Взмахнул, вот гляди — и пожалуйста!
Фраза, эхом отозвавшаяся на мои мысли, заставила меня обернуться. Первое, что я увидел, был длиннополый халат, расписанный знаками зодиака.
— Эгей! — обрадовался облаченный в халат балтиец Карась. — Какие люди! Привет, братишка гражданин начальник! Как дела?
— Х-х-х… — только и смог выговорить я.
— Неважно, другими словами, — расшифровал Карась, снимая халат с себя и накидывая на мои плечи.
— Вообще-то я хотел сказать — холодно, — закутавшись поплотнее, выдохнул я. — Но так намного лучше. Спасибо. А ты что же, на Южный фронт?
— Ага. Вот провианту на дорогу запасаю. — И, кивнув, он повернулся к темнолицему какому-то типу в заплатанном полушубке:
— Пять фунтов ситного, не меньше!
— Три, — упрямо мотнул головой тип.
Я поежился в просторном халате. Нагретая горячим матросским телом ткань меня прямо-таки спасла. Хороший все-таки человек этот Карась… Интересно, а где его дружок?..
— А Сашку я потерял, — ответил на мой вопрос Петро. — Бежал за ним, понимаешь, через весь город, а он на Марсовом поле под броневик закатился…
— Раздавили?!
— Какое там! Застрял. И броневик ни туда ни сюда, и Сашку никак не выковырять даже под угрозой маузера…
— Морячок, а морячок! — подергал Карася за рукав бушлата тип. — Ты соображай быстрее, а то мне некогда. Три фунта за финтифлюшку, идет?
— Да почему три! — темпераментно воскликнул Карась. — Вонючка сухопутная… Ты посмотри, какая зажигалка! Небось заморская! Небось в мирное время я б ее продал и целый год не работал! Вот! Искра пошла, видишь? Три фунта — скажешь тоже… Четыре с половиной — и никаких!
Я только сейчас обратил внимание на то, что в руках у матроса выточенная из черного камня змейка, завитая в спираль вокруг закоптелого цилиндрика. Псы чистилища! Это же Пламенный Жезл! Это же Карась у Черного Барона, что ли, из кабинета?.. И я-то этот
Жезл лишь на картинке в учебнике видел, на курсах повышения квалификации. С помощью подобной штуки сарацинский воевода Абу Аль-Убад крестоносцев гонял, как тараканов. Или наоборот — сам улепетывал от угрозы попасть в свои мусульманские кущи посредством поджаривания. Не помню, не важно. Главное, что Жезл — мощнейшее оружие, которое в умелых руках способно обратить в бегство многотысячные армии…
— Соображать надо! — горячился тем временем Карась, потрясая Жезлом (из пасти змейки то и дело вырывался сноп желтых искр). — Ценная же вещь! Гляди!
— Не надо! — закричал я. Но матрос, бормоча:
— Как же она, стерва, включается? — постучал по Жезлу ногтем, попробовал его на зуб и, наконец, с силой треснул о колено.
Оказывается, и в неумелых руках Пламенный Жезл — все равно Пламенный Жезл, а не какая-нибудь китайская шутиха. Когда я выбрался из сугроба и рукавами халата кое-как стер с лица копоть, территория рынка уже опустела и разгладилась, словно под огромным утюгом. Спекулянты-мешочники растворились в переполошенной испуганными вскриками ночи. На углу, накрытые ярким световым конусом уличного фонаря, встревоженно топтали грязный снег патрульные красноармейцы. Очевидно, опасаясь повторного взрыва, они к месту происшествия приближаться не спешили, а ограничивались только покрикиваньем в темноту:
— Которые тут бонбами швыряются — покажитесь!..
Соседний сугроб закряхтел и развалился.
— Вот так шандарахнуло! — выбравшись из сугроба на четвереньках, восторженно проговорил Карась. — Е-мое, прямо как с «Авроры» по Зимнему…
— Ты живой? — удивился я.
— Живой, — отряхивая с бушлата снег и грязь, подтвердил матрос — Только бескозырка слетела. Вот так зажигалочка, клянусь Нептуном… Такой зажигалочкой только мировой пожар и разжигать, на горе всем буржуям… Е-мое… А где этот, в полушубке?