- Человек попал в беду... И вы, Тэд, как мне видится, имеете к этому самое прямое отношение. Не так ли?
- Так. Но ведь вы - журналист, и стоит мне открыть рот, как вы распишете мою историю по всему миру, и мне нигде не найдется укрытия! вскричал он, если можно было назвать криком свистящие звуки, вылетавшие из его заклеенного рта.
- У меня нет намерения причинять вам вред, Тэд, хотя вы сделали подобное в отношении моего друга - Виктора Добротвора, и я был бы прав, ответив ударом на удар. Согласны?
- Попробуй не согласиться, - буркнул Макинрой. - Не вы в моих, а я в ваших руках... Мне нужно подумать...
- Думайте, Тэд, Хотя, наверное, думать следовало бы раньше.
- Послушайте, вы мне на мозги не капайте! Что вы знаете обо мне?! Вольны говорить все, что вам в голову взбредет...
- Еще раз повторяю, Тэд Макинрой, - взяв себя в руки, как можно спокойнее, буквально чеканя каждое слово, произнес я. А ведь меня так и подмывало врезать ему в его опухшую, заклеенную рожу и закричать: "Подлец! Ты человеку жизнь исковеркал ни за что ни про что, обманом втянул его в грязную историю и еще ломаешься как девица..." Но позволь я себе подобное, никогда бы не простил такой слабости. - Вы можете выбирать: будете говорить или нет...
- А если я предпочту молчание?
- Как и условились, вы уедете в Рио.
- Тода я предпочитаю молчать. Мне же лучше будет! - Он явно обретал уверенность в себе.
- Эй, парень, не знаю, о чем там ведет речь мистер Романько, а я тебе скажу вот что, - неожиданно вмешался в наш диалог Сузуки. - Ты же не подлец, это видно и невооруженным глазом. У тебя была мать - и ты ее предал, у тебя была девушка - и ты предаешь ее. Как жить собираешься?
Вот чего я меньше всего ожидал! Тэд Макинрой разрыдался. В считанные мгновения творение рук Сузуки поплыло под градом слез, катившихся из глаз Тэда, он еще усугубил дело, кулаками вытирая их; глухие, рвущие душу рыдания сотрясали сильное, мускулистое тело.
Наконец он совладал со своими чувствами.
- Не могли бы вы дать чашечку черного кофе? - обратился он к Яше, и тот поднялся и направился на кухню.
- Я расскажу вам, мистер Романько, все расскажу, ничего не утаю. Хотя для меня это может обернуться бедой. Впрочем, она и без того стоит за моими плечами... Прав японец: я предал и себя, и своих близких...
- Вы разрешите, Тэд, записать рассказ на пленку?
- Хоть на видео...
- Я, Тед Макинрой, двадцати девяти лет от роду, из Монреаля, сын Патриции Харрисон и Мориса Макинроя, находясь в трезвом рассудке и обладая полной свободой выбора, сообщаю все эти факты советскому журналисту Олегу Романько и предоставляю ему полное право распоряжаться ими по собственному усмотрению, - торжественно, но немного мрачновато, начал Тэд, чем немало смутил меня - я, естественно, не ожидал от парня такой точности. Он перевел дух, сделал пару глотков кофе и продолжал: - Я уже входил в сборную Канады по боксу, когда впервые познакомился с человеком по имени Фред Маклоугли. Лет 40-42, он выглядел преуспевающим дельцом, что, впрочем, вполне соответствовало его положению в обществе. Он дождался, когда я закончил тренировку, представился и сказал, что был бы очень рад поговорить со мной. Я поинтересовался, о чем пойдет речь. Он заверил, что речь пойдет обо мне и о моей дальнейшей судьбе, спортивной, в первую очередь. Еще он сказал, что такой талантливый боксер не имеет права остаться за бортом настоящего спорта. "Профессионального?" - спросил я. "Да", - подтвердил Маклоугли. Честно говоря, я уже подумывал тогда о переходе: дела мои в университете шли ни шатко ни валко, сказывались частые отлучки на тренировки да соревнования, отец мой умер давно, и мы с матерью перебивались на скудные гроши, что выделяла мне наша федерация. Разве я не понимал, что на этом будущее не построишь?
Тэд умолк, словно провалившись в бездну - бездну воспоминаний, и я обеспокоился, как бы он не замолчал вообще. Я поспешил сказать:
- Тэд, ближе к теме, интересующей меня.
- Не торопите завтрашний день, как говорят у нас, мистер Романько, потому что неизвестно, каким он обернется. Все, что я говорю, имеет прямое отношение к делу. Вы крепко ошибаетесь, оценивая роль вашего друга в случившемся тогда в "Мирабель".
- Ошибаюсь? Вы о ком?
- О Викторе Добротворе. Так вы будете слушать?
- Да. Продолжайте, - спокойно сказал я, а на душе кошки скребли. Мне вдруг беспричинно стало так больно, так грустно, ну, хоть плачь. Неужто я и впрямь идеализировал Виктора? Можно ли так обманываться в человеке?
- У Фрэда был шикарный лейландовский "триумф", такой шикарный, что мне даже сесть в него сразу было трудно решиться. Фрэд заметил мою неуверенность, безошибочно вычислил мои мысли и сказал: "У тебя такая штука тоже может быть, Тэд". Мы поколесили по городу и отаборились в небольшом, но дорогом - я заглянул в меню, у меня в глазах потемнело от цен! - ресторанчике. Новый, знакомый предложил выбирать, но я слишком обалдел, чтоб шикануть как положено. Тогда Маклоугли сам начал диктовать, ого, получился список как для веселой компашки...
- Кто такой Фрэд Маклоугли?
- Не знаю...
- Вот тебе и на!
- Представьте себе! Чтоб мне никогда не увидеть родной земли! Не знаю. Свой человек в боксерском бизнесе, это точно, не раз встречал его и в Федерации бокса. Видел и с боссами мафии, с ним запросто здоровались люди из НОКа [НОК - Национальный олимпийский комитет] Канады. Кто он в действительности, не могу ручаться. Но то, что он обладает властью над другими, убедился на собственном опыте... На печальном собственном опыте... Встретиться бы мне с ним еще разок, да в безлюдном месте, разговор бы получился... - голос Тэда окрасился зубовным скрежетом. - Ну да, видно, не судьба...
- Так это он повинен в ваших бедах? - спросил дотоле молчавший Сузуки.
- Наверняка! Итак, мы славно провели время в светской беседе. Фрэд не предлагал мне ни контракта, что, честно вам скажу, крепко разочаровало меня, ни вообще не рисовал никаких радужных перспектив. Просто эдакий светский треп, и я даже пожалел, что потратил время попусту. Так и распрощались ни с чем, когда он довез меня до нашей с матерью хибары в районе порта. Я продолжал тренироваться, мать все болела - у нее была тяжелая, неизлечимая форма астмы, деньги, что я выручал от своих выступлений, почти целиком уходили на лекарства. Чтоб не окочуриться с голоду, стал тыкаться в профессиональные клубы, предлагая свои услуги, но неожиданно повсюду получал отказ, едва называл свое имя. Это действительно было для меня неожиданным, ведь еще недавно ко мне подкатывалось несколько менеджеров, не первого сорта, ясное дело, но все же достаточно авторитетных, предлагая свои услуги. Тогда я отказывал им, теперь они, точно сговорившись, начисто отвергали мои притязания. Я залез в долги по уши, но наша любительская федерация ничем не могла мне помочь. Тогда решил бросить бокс и искать себе занятие понадежнее. Поеду, решил, в последний раз выступлю на турнире в Москве - и гуд бай, мистер Бокс! Вот тут-то и появился человек от Маклоугли, привет от него передал. Спросил, не хочу ли я заработать, хорошо заработать. "Как?" - без лишних расспросов ухватился я за предложение, потому что дошел до ручки - вот-вот могли нас с матерью вышвырнуть из квартиры. "Захватишь с собой немного "снежка", у русских контроль на это дело слаб, у них наркотиков как бы не существует, и они свято верят в это, значит, риска - ноль, - сказал посланец Фреда так просто, будто речь шла о сущем пустяке, а не о деле, за которое вполне можно схлопотать лет десять тюрьмы. - Вернешься, пять кусков - твои". Мне бы рявкнуть "нет!" да взашей выгнать этого современного данайца... Я сказал ("нет", но оно прозвучало как "да". "Нет, - сказал я, - деньги вперед". - "Хорошо, - согласился тот. - Половину сейчас, вторую - после возвращения и получения сигнала, что передача достигла адресата". На том и порешили...
- Когда это было? - спросил я.
- Кажись, в восемьдесят втором, в конце лета...
- Вы взяли передачу?
- Взял, перевез без всяких забот. У вас на таможне вообще никто не спросил, что в чемоданах. Цветы, приветствия... Мне даже как-то совестно стало на душе: привез страшный яд, у нас я насмотрелся на его последствия...