Возбужденная, нагруженная свертками, Татьяна Аполлоновна пришла домой и тут только почувствовала страшную усталость. Не раздеваясь, прилегла на постель и провалилась в тяжелое забытье. Очнулась от настойчивого стука в дверь.
— Синьора, синьора, проснитесь!.. К вам пришли.
Узнала голос синьоры Онорины. Торопливо зажгла свет, взглянула на часы. Было около двенадцати ночи.
— Войдите, пожалуйста... Синьора Пассарж?! Ради бога, что случилось?!
В дверях стояла квартирная хозяйка Грамши. Чинная, благопристойная немка была неузнаваема. Пальто расстегнуто, ботинки забрызганы грязью. Боязливо оглянувшись, синьора Пассарж прошептала:
— Они арестовали его!
Безумно заколотилось сердце. Подступило удушье.
— Вам плохо, синьора?
— Нет, нет...
Привычно нащупала пузырек с лекарством. Накапала в рюмку, выпила. Стало легче. Усилием воли заставила себя говорить спокойно.
— Спасибо, синьора Пассарж. Сейчас я отправлюсь к его друзьям, а завтра утром приду и помогу вам убрать квартиру.
— Не беспокойтесь, прошу вас. Я справлюсь сама. Только помогите бедному профессору. Мы полюбили его как родного. i
— Сделаю все, что могу, синьора Пассарж.
«Сделаю все, что могу». А что, собственно, может сделать хрупкая, болезненная женщина в чужой стране? Одна против жестокой силы!.. Нет, нет, только не падать духом. Действовать, немедленно, сейчас же!.. Темные улицы ночного города. Один адрес... другой... третий... Никого... Все товарищи Грамши — депутаты парламентской фракции коммунистической партии, находившиеся в Риме, арестованы.
Рано утром Татьяна Аполлоновна отправилась во Дворец правосудия. Сколько раз ей еще придется ходить в это огромное трехэтажное здание на берегу Тибра, часами выстаивать в очередях и выслушивать стереотипные ответы: «Не знаем», «Нет сведений», «Ничего не можем сообщить».
В этот первый раз равнодушный отказ был особенно тревожен и горек.
В вечерних газетах она прочитала отчет о сегодняшнем заседании парламента. Депутатов-коммунистов лишили мандатов. Татьяна Аполлоновна вспомнила, как недавно Грамши показал ей карикатуру в одной зарубежной газете: зал заседаний, из боковых лож и со сцены на сидящих направлены пулеметы. Подпись гласила: «Итальянский парламент при Муссолини». Очень похоже.
Пришло письмо из Москвы, ласковое, солнечное, пронизанное счастьем материнства. Маленькие беды остались позади: Делио здоров, маленький тоже. Оказалось, что Делио в дороге заразился скарлатиной и приехал в Москву больным. Его поместили в больницу. Неожиданно захворала Евгения Аполлоновна, хотя она в детстве и перенесла скарлатину. А тут родился Джулиано. Был установлен строгий семейный карантин. Евгения Аполлоновна поправилась, а Делио еще продолжал находиться в больнице. Навещать его опасались, чтобы не заразить грудного ребенка, о здоровье справлялись по телефону. Наконец, к общей радости, врачи разрешили забрать его домой. В больницу отправились втроем: Юлия Аполлоновна, Юлия Григорьевна и Евгения Аполлоновна. Дежурная сестра с некоторым подозрением посмотрела на женщин, которых она видела впервые. Привели Делио. Сестра спросила у него, указывая на Евгению Аполлоновну: «Ты знаешь эту тетю? Кто она?» «Маммина»,— произнося по-итальянски «мамочка» (так он привык называть тетю в Италии), ответил ребенок. «А эта?» —указывая на Юлию Аполлоновну. «Мама-Джу».— «А эта?» — «Мамочка»,— объявил Делио, называя бабушку так, кал к ней обращались ее дети. «Сколько же у тебя мам?» — «Три — маммина, мама-Джу и мамочка»,— радостно повторил мальчик.
Татьяна Аполлоновна читала эти милые подробности, а из ее глаз неудержимо капали слезы.
В это время Грамши находился в тюрьме Реджина Чели в одиночной камере, в условиях самой строгой изоляции.
Всю ночь в камере горело электричество. Он ворочался с боку на бок, чтобы как-то уберечь глаза от яркого света. Надо привыкать. Это надолго. Надо привыкать к тюрьме. К лязганью запоров, тяжелым шагам надзирателей, крикам и грубым голосам, доносящимся из коридора; к обходам и проверке решеток ударами железного молотка трижды в сутки — в три часа дня, в десять вечера, в три утра; к жизни по сигналам:
Сигнал — встать и произвести уборку!
Сигнал — принимать пищу
Сигнал — больные могут посетить лазарет!
Сигнал — к заключенному направляется священник.
Надо привыкать к неизменно похожим один на другой дням, к грузу мельчайших событий и дел, которые механически повторяются из месяца в месяц, из года в год — все те же, все в том же ритме, с монотонностью гигантских песочных часов.