Перед тем как суду удалиться на совещание, председательствующий предоставляет подсудимым последнее слово. Очередь доходит до Грамши. Он встает и произносит лишь одну фразу:
«Вы приведете Италию к катастрофе; мы, коммунисты, ее спасем!»
4 июня 1928 года «Особый трибунал по охране безопасности государства» приговорил Антонио Грамши к 20 годам 4 месяцам и 5 дням тюремного заключения.
В последний раз — под строгой охраной — идет Грамши гулкими коридорами римского Дворца правосудия,
У подъезда уже ждет тюремный фургон. Машина трогается, сворачивает на мост Умберто. Последний взгляд на Тибр. Путь до тюрьмы Реджина Чели недлинен. Грамши жадно смотрит через оконце в фургоне. На светлом прямоугольнике, вдоль и поперек перечеркнутом решеткой, как на экране возникают и исчезают кусочки жизни большого города: каменщик на строительных лесах, уличный торговец, дети, играющие у фонтанов...
Тюрьма Реджина Чели. Койка Грамши рядом с койкой Скоччимарро. Уже целую неделю Антонио мучают невыносимые, насквозь пронизывающие боли. Сегодня ему особенно плохо. Скоччимарро с тревогой смотрит на друга. Грамши произносит несколько слов, но так тихо, что Скоччимарро их не разобрал и тихо спросил:
— Что ты сказал, Антонио?
— Я не выйду из тюрьмы живым,— отчетливым шепотом повторил Грамши.
— Нет-нет. Ты с такой энергией боролся со следователями!
Грамши покачал головой. И чуть помолчав, сказал:
— Так или иначе, наша жизнь не прошла даром. Нам удалось создать такой фундамент для коммунистической партии, который никто не в состоянии разрушить.
Утром следующего дня заключенных отправляли по разным тюрьмам, к месту постоянного заключения. Перед расставанием Грамши и Скоччимарро сумели пожать друг другу руки. Больше они не виделись никогда. Грамши была определена тюрьма в Тури, в маленьком городке на юго-востоке страны. Состояние, в котором находился узник, делало для него переезд по этапу очень мучительным. Очевидно, боль, которую он испытывал в Риме, была предвестницей начавшегося общего воспаления. Тюремный врач сказал, что это антонов огонь, и тут ничем помочь нельзя.
На одном из этапов в тюремный изолятор вошел надзиратель, грузный мужчина средних лет.
— Говорят, ты бывал в России? — спросил надзиратель, недоверчиво глядя на измученное, обросшее бородой лицо узника.
«Южанин. Неаполитанец»,— автоматически отметил про себя Грамши и кивнул головой. Даже небольшое движение причинило боль.
— Слушай, кто такой был Красьин?— вдруг спросил надзиратель.
— Ты из Неаполя?
— Да, ты откуда знаешь?
— Знаю. На твои вопросы отвечать не буду. Все, что нужно и что не нужно, у меня спросил следователь.
— Какой следователь! Я тебя по-хорошему спрашиваю.
— По-хорошему так не спрашивают. Зачем тебе это нужно?
— Ты что, ничего не слыхал? — искренне удивился надзиратель.— Они же спасли их — и Мариано, и Дзанни, и всех других, кто живой. Русский ледокол «Красьин». Наш падре сказал, что Красьин — фамилия человека. Но кто был этот человек, падре не знает. А ты знаешь?
— Знаю,—удивился Грамши настойчивому интересу надзирателя.— Русский большевик, ученик Ленина, советский дипломат, посол. Я был немного знаком с ним. Но тебе-то что?
— Как что? — возмутился надзиратель.— Что я не человек? «Красьин» спас и моего брата. Бедный Альдо совсем замерзал. «Красьин» разломал лед и спас моего брата. Сегодня все газеты только об этом пишут. Знаешь, я тебе прочитаю, а ты мне еще расскажешь о Красьине. Й это напишу Альдо, он будет доволен. Согласен?
— Согласен,— ответил Грамши, радуясь неожиданной, с неба свалившейся информации о «большом мире».
Надзиратель вышел. Грамши впал в забытье. Очнулся от боли, его тряс за плечо надзиратель.
— Ты не спи, потом спать будешь.
Незлобивая южная экспансивность надзирателя смягчала его грубость.
— Читай.
— Я не очень грамотей, так ты не смейся.
Не буду смеяться.
Читал надзиратель с немыслимыми ударениями, трудные слова произносил по складам, но Грамши слушал о большим интересом! впервые при фашизме итальянские газеты отдавали дань уважения мужеству советских людей.
— Начнем с «Мессаджеро», 13 июля: «В последний момент, когда мы помещали нашу статью, еще отсутствовали подробности спасения. Мы имеем простое сообщение, и сердце наше переполняется бесконечной радостью за спасенных. Мы также полны, как, думаем, полны и сердца всех итальянцев, глубокого изумления перед храбростью и смелостью моряков нашей дружественной нации, которая также первая сумела получить сведения о потерявшихся во льдах».