— Спасибо, огромное спасибо.
Актеры, предводительствуемые режиссером, ушли, Анна Аполлоновна порылась в сумочке и извлекла газетную вырезку.
— Из нашего «Рабочего края». Юля просила передать. Перевести вам?
— Нет. Может быть, отдельные слова. Прочтите вслух, только не спешите.
— Хорошо. «Впечатления с IV конгресса Коминтерна».
Грамши советует им (делегатам конгресса) поехать в Иваново: «Там и увидите,— говорил он,— рабочих-коммунистов, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. Это... интернационалисты. Я никогда не забуду партийного собрания на фабрике Куваева. Впечатление от него останется на всю жизнь».
Подпись: «В. Деготь — ивановский рабкор».
— Неутомимый Владимир Деготь! — улыбнулся Грамши.— Благодаря ему я становлюсь знаменитым. Поблагодарите вашу сестру за вырезку.
Анна Аполлоновна положила руку на плечо Грамши.
— Приезжайте в Иваново-Вознесенск, Антонио. Мы все вас ждем.
Вместе с делегатами конгресса Грамши смотрел сатирическое представление, не без удовольствия про себя отметил, что его «режиссерские советы» пригодились.
На заключительном заседании конгресса Грамши был избран членом Исполкома Коммунистического Интернационала.
Сотрясая своды Андреевского зала Кремля, гремит «Интернационал». Допета последняя строфа, делегаты не хотят расходиться. У каждой страны есть еще и свои песни, зовущие в бой. Громче всех на многих языках звучит популярная итальянская «Бандьера Росса»!
Аванти пополо, а ля рискосса,
Бандьера росса, бандьера росса!
Ты, знамя красное, свети, как пламя,
Свободы знамя, свободы энамя!
4
«Дорогой мой товарищ, через несколько дней я выеду из Москвы в Италию вместе с Комиссией по слиянию коммунистической и социалистической партий.., Я рад, что смогу возобновить революционную работу в такой трудный и трагический для пролетариата момент — момент своеобразный с точки зрения тактики и взаимоотношений между различными пролетарскими течениями и между отдельными лицами…
До отъезда я отправлюсь в Серебряный бор — провести денек с товарищем Евгенией. Твердо надеюсь, что все мы увидимся в Италии. Товарищ Евгения поправится, и вы сможете сопровождать ее в Италию; будем работать вместе. Или же все это окажется лишь маленьким воздушным замком, искусственно построенным в дни вынужденного бездействия?.. Кто знает, мир велик и грозен — может быть, мы встретимся в Пекине, в Лхасе, в Нью-Йорке, в Сиднее?..»
Тишину комнаты разорвал протяжный звук: собирались бить большие напольные часы —- наследие старого гостиничного уюта. Первое время часы раздражали Грамши, даже будили среди ночи, потом привык. Друзей Грамши шутливо уверял, что каждые часы имеют свою индивидуальность. Например, его часы — тугодумы, но раз приняв решение, действуют очертя голову... Скрежет перешел в пыхтение, короткая пауза — и часы начали бить торопливой захлебывающейся скороговоркой. Двенадцать ударов. Полночь... В Иваново-Вознесенске, наверное, уже снят: там рано ложатся, рано встают... Через несколько дней утром почтальон принесет письмо. Юлия вскроет конверт, вынет этот листик бумаги, и морщинка перечертит ее чистый лоб. Морщинка, которая может быть и раздумчивой и насмешливой. Что и говорить, Лхаса — город на макушке высокогорного Тибета, куда и не во всякое время года можно забраться,— просто идеальное место для встречи двух сердец!.. Как трудно снять с себя привычную броню иронии...
«Хотел бы написать вам кучу всяких вещей. Не решаюсь; одну вы, может быть, угадаете. Сказать было бы легче...
Открываю в себе, которого считал совершенно черствым и высохшим, маленький родничок (маленький-маленький) меланхолии и лунного сияния в темно-голубом венце.
Дружески жму руку Грамши».
В один из ближайших дней, как обещал, поехал в Серебряный бор. Накануне шел снег и толстой белой пеленой покрыл все окрест. Антонио пробирался к зданию санатория, осторожно нащупывая ногами невидимую под снегом дорожку.