— Антонио!..
Вздрогнул от неожиданности. Неужели свершилось маленькое чудо, Юля здесь? Порывисто кинулся вперед и... провалился в снег по пояс. Раздался веселый женский смех.
— Держитесь, Антонио, сейчас мы снарядим за вами спасательную экспедицию.
Нет, не Юлин голос. Смеялись Женя и ее соседка по палате, большеглазая, совсем еще девчонка, чем-то напоминавшая Антонио его младшую сестру Терезину.
«Спасательная экспедиция», вооружившись деревянными лопатами, действительно готовилась спасать утопающего в снегу. Этого допустить было нельзя. Грамши ринулся вперед, разрывая руками и грудью мягкий пушистый снег, и через минуту очутился на расчищенной площадке перед входом в санаторий.
— Ну что мне с вами делать,— укоризненно говорила Женя, отряхивая снег с пальто Грамши.— Так и простыть недолго. Придется пожаловаться Юльке.
— Женя, неужели вы способны ябедничать? Нет, не верю.
— В дом, в дом... Нужно обсохнуть. Куда лучше? В красный уголок. Там тепло. Не забыли дорогу?
— Не забыл,— усмехнулся Грамши и, когда они вошли и сели, сказал: — Я ведь пришел попрощаться.
— Едете? В Италию? Рада за вас, Антонио. Наверное, вы счастливы?
— Счастлив ли я? Да, счастлив. Хотя впереди трудные дни. Но сегодня, не знаю почему, мне кажется — я все могу.
— Вы полюбили, Антонио, вот в чем причина,—тихо сказала Евгения Аполлоновна.
— Пойдемте гулять, хорошо?
— А вам можно?
— Сегодня мне все можно.
В заснеженном подмосковном лесу было необычайно красиво. Но Евгения Аполлоновна двигалась с большим трудом, и Грамши предложил далеко не ходить, а вылепить снежную бабу.
— Вы умеете, Антонио?
— Я знаю, как это делается,— уклончиво ответил Грамши. Но баба не хотела лепиться. Тогда Грамши развел на бугре костер, «чтобы подогреть снег», объяснил он. Образовалась небольшая проталина, вокруг костра снег потемнел и уплотнился.
— Ура, весна! Мы поторопим весну!.. Может быть, вы волшебник, Антонио?
— Почему бы и нот? — Грамши бросил в костер корягу. Посыпались искры. С бугра медленно заструился ручеек талой воды.
— Когда вы едете, Антонио?
— Скоро, очень скоро.
Даже волшебники ошибаются. Отъезд по ряду политических причин откладывался. Прощальное письмо, посланное Юлии Аполлоновне 10 января, оказалось не последним и не прощальным: были еще встречи, были письма.
«Москва, 13 февраля 1923 г.
Дорогая,
я не уверен, смогу ли я в воскресенье приехать к вам. Нас то и дело созывают, в самые немыслимые часы, и мне было бы очень неприятно пропустить собрание, не имея возможности оправдать свое отсутствие. Очень хочу приехать. Хотелось бы столько сказать вам. Но сумею ли? Часто спрашиваю себя об этом, обдумываю планы длинных речей. Но когда я подле вас, забываю все, А между тем это должно бы быть так просто. Просто, как просты мы сами, или как я, во всяком случае. Вы ошибаетесь, когда ищете в моих словах что-то сложное, какой-то особый смысл. Нет-нет, слова правильно отражают очень спокойное, умиротворенное душевное состояние.
Я люблю вас и убежден, что вы меня любите. Правда, уже много-много лет я приучил себя думать, что не могу быть любим никем, что это абсолютно, почти фатально невозможно. Слишком долго это убеждение было средством самозащиты, желанием избежать новых обид и огорчений. Десятилетним ребенком я начал думать так... Мне приходилось терпеть такие лишения, а здоровье у меня было такое слабое, что я убедил себя в том, будто я — подкидыш, непрошеный гость в собственной семье. Такие вещи не забываются легко, они оставляют более глубокий след, чем можно предполагать. Все мои чувства точно отравлены глубоко укоренившейся привычкой так думать. Но сейчас я почти не узнаю себя, настолько я изменился, и поэтому мне странно, что вы замечаете и придаете значение нервным жестам и маленьким вспышкам, которые не зависят от меня и носят, может быть, чисто физический характер. Я люблю вас. Почему вы говорите: «Слишком скоро»? Почему вы говорите, что моя любовь — это нечто существующее вне вас, не касающееся вас? Что за путаница, что за чепуха? Я не мистик, а вы не византийская мадонна. Советую вам считать до десяти тысяч всякий раз, когда понадобится очищать свои мысли от подобной чепухи и абракадабры.
Мы сильны и любим друг друга. И мы просты, и все в нас естественно. И прежде всего мы хотим быть сильными и не хотим тонуть в сладчайших психологических интригах в духе Матильды Серао. Мы хотим быть духовно сильными, и простыми, и здоровыми и просто любить друг друга именно потому, что любим, а это самый прекрасный, и самый большой, и самый сильный довод на свете».