— Пора,— с сожалением сказал Грамши, посмотрев на часы.— Не знаю, смогу ли я освободиться вечером» Если нет — завтра здесь же.
— На садовой скамейке?
— Не ворчи, любимая. Ты приедешь ко мне в Рим, и мы заживем как добропорядочные бюргеры. Не веришь в мою добропорядочность? Зря. До свидания, малыш, до свидания, маленькая мама.
На выходе со сквера к Грамши подошел какой-то мужчина, лот сорока на вид, в больших роговых очках. Они поздоровались, мотом Грамши указал на жену, мужчина снял шляпу и низко поклонился. У него была буйная черная шевелюра, Юлия Аполлоновна даже удивилась, как на такой шевелюре держится шляпа. Грамши тоже снял шляпу и взмахнул ею, Юлия, улыбаясь, помахала рукой.
На следующий день она спросила у Грамши: кто это был? Грамши ответил: Франческо Мизиано, старый товарищ по партии, участник Ливорнского съезда я член первого ЦК, вынужденный эмигрировать из Италии, один из руководителей Межрабпома. Юлия спросила: почему же он вынужден был эмигрировать? Грамши коротко объяснил, что именно на Мизиано пришелся первый удар по итальянской демократии. И, предупреждая другие вопросы, начал рассказывать историю, как в конце 1918 года Мизиано ехал в Россию через Берлин. В Берлин он попал в самый разгар германской революции, вступил в ряды спартаковцев, защищал здание газеты «Форвертс», отстреливаясь, ушел последним по крышам домов, все же был схвачен, едва не попал под расстрел, заключен в тюрьму и приговорен к десяти годам. Юлия слушала с большим интересом, но что-то в разговоре ее обеспокоило. И она еще раз настойчиво спросила: в чем выражался удар который пришелся по Мизиано, и как ему удалось освободиться из немецкой тюрьмы? С большой неохотой Грамши рассказал, что Мизиано был избран депутатом итальянского парламента, после десятимесячного заключения немцы были вынуждены его выпустить. В мае 1921 года его вторично избрали в парламент, на первом же заседании группа фашистов набросилась на коммунистического депутата. После этого возмутительного случая партия организовала охрану Мизиано. История эта очень встревожила Юлию Аполлоновну. Значит, на депутатскую неприкосновенность нельзя надеяться?
Грамши отшучивался: и мы и противник стали взрослее, период уличных потасовок с фашистами кончился. Юлия не приняла шутливый тону потребовала ответа. Но проснулся Делио, да и Грамши пора было возвращаться на вечернее заседание. Разговор пришлось отложить.
Он произошел перед отъездом. Грамши не смягчал сложность политической ситуации в Италии, по высказал убеждение, что наступление фашизма и ликвидация основ буржуазно-конституционного строя будут постепенными, в ближайший год-два Муссолини попытается сохранить видимость законности. Прямой опасности лично для него, Грамши, нет. Он очень тяжело переносит разлуку с семьей, поэтому просит Юлю с сыном и сестрой Женей приехать в Рим, на какое время — будет видно. Как советская гражданка, Юлия, во-первых, будет гарантирована от всяких случайностей, во-вторых, с ее опытом и знанием языков, она сможет, конечно, найти интересную работу в постпредстве или торгпредстве. С ребенком поможет Евгения. Заметив, что при упоминании о всяких случайностях Юлия насторожилась, Грамши повторил: прямой опасности для себя он не видит.
Посоветовались с родителями. Юлия Григорьевна упомянула было о предстоящих трудностях и сложностях, но Аполлон Александрович напомнил жене, что она не думала о трудностях и сложностях, когда поехала за ним в Сибирь с двухлетней Надей и с еще грудной Таней. Юлия Григорьевна согласилась, что не думала.
— А Рим — не Сибирь,— заключил Аполлон Александрович.
Решение о поездке в Италию было принято единогласно.
На родину Грамши возвращался в хорошем настроении. Результатами работы пленума ИККИ он был доволен. При обсуждении деятельности Итальянской коммунистической партии были отмочены значительные успехи в доле внутреннего укрепления партии и связей с рабочими массами. Пленум одобрил намеченный тактический план единого антифашистского фронта.
И семейные дела как будто устраивались.
2
В Рим Грамши приехал 21 апреля. С вокзала отправился к себе на улицу Морганья. У подъезда дома заметил знакомую тучную фигуру полицейского агента в штатском, с неизменной сигаретой, словно приклеенной к губам. Пост был установлен после убийства Маттеотти. Официально — для охраны синьора депутата, на деле агенты следили за каждым шагом своего подопечного. Толстяк вежливо приподнял котелок, Грамши ответил легким кивком и вошел в подъезд. Притворяя дверь, он чуть придержал ее и заметил, как толстяк рысцой перебежал на другую сторону улицы и нырнул в телефонную будку.