— А вы чего дожидаетесь? Раздевайтесь, и к столу!
И тут же засуетился: куда-то убегал, возвращался назад, что-то приносил, ставил на стол, между делом окидывал гостей изучающим взглядом, недовольно крутил головой, видимо, что-то в них ему не нравилось.
В этот момент ему очень хотелось угостить их, угостить, что называется, на славу, но где и что возьмешь в такое голодное время? Впрочем, на столе появился сыр домашнего приготовления, крохотный кусочек ветчины, вино, без которого не обходятся французы. Это уже немало! Петриченко поднял рюмку, снова окинул товарищей радостно-возбужденным взглядом и с волнением сказал:
— За встречу, друзья, за свободу!
Они выпили. Вероятно, от непривычки, от слабости у Александра закружилась голова.
Андреа только чуть-чуть смочила губы и, смешно сморщив нос, тут же поставила рюмку на стол, поднялась со своего места, несмело объявила:
— Ну, мне пора возвращаться, а то дома уже заждались… Сегодня бы до Бовали добраться, а там будет легче…
Они мысленно представили только что пройденный путь и согласились: да, это действительно, пожалуй, самый опасный участок дороги… Петриченко незаметно сунул в карман пальто Андреа какой-то сверток, а Николай неуверенно предложил:
— Может быть, я вас провожу?
Девушка минуту колебалась, но затем решительно отказалась.
— Нет, одна я лучше проскочу хутор незамеченной.
Они распрощались с ней, пожелали ей всяческих благ. Вместе с Андреа выскользнул из комнаты и Николай, но тут же, смущенный, вернулся назад. Петриченко внимательно посмотрел на него, задумчиво обронил:
— Многим я обязан этой девушке. Если бы не Андреа, еще неизвестно, был бы я здесь…
— Разве и тебя она тоже вела сюда? — спросил Геращенко.
— Она!
Что-то вспомнив, Петриченко улыбнулся, добавил:
— Если рассказать, как я добирался до хутора без документов — не поверите. Целая одиссея!
В эту минуту внизу что-то скрипнуло, кажется, ворота ограды, послышалась французская речь. Петриченко выглянул в окно, нахмурился:
— Хозяин прикатил! Вот тебе и поговорили. Ну да ничего, это даже к лучшему: скоро ребята вернутся, тогда разом и потолкуем. Ночь в нашем распоряжении… Вы отдыхайте, а я пойду, у меня еще дела.
— А если хозяин к нам заглянет да поинтересуется, кто мы такие? — спросил Геращенко.
— По документам вы кто? — в свою очередь, спросил Петриченко.
— Поляки-эмигранты!
— Поздравляю, — улыбнулся он, — мы тоже выдаем себя за них. Господин Булей, правда, догадывается, что мы за поляки, но я думаю, что все будет в порядке. Он человек хороший. Так что отдыхайте спокойно!
Немного повозившись, Николай и Геращенко вскоре утихли, а глаза Александра продолжали изучать мансарду… Вид ее был довольно убогим: наклонный потолок с закопченными балками, из которых торчали какие-то крюки, давно не беленные стены; посреди комнаты — колченогий стол, несколько грубо сколоченных табуреток. Вправо от двери сиротливо прижалась к стене обшарпанная, отслужившая век и потому выброшенная из хозяйской квартиры кушетка. Когда открывалась дверь, было слышно, как внизу вздыхали, жуя жвачку, коровы, где-то кудахтали куры, хрюкали свиньи. В мансарду врывался запах навоза, сена и парного молока. Стояла та удивительная тишина и тот давно забытый сельский покой, которые всегда несли с собой какую-то блаженную расслабленность и умиротворение. В памяти Колесника тотчас всплыло Оренбуржье, родное Сакмарское, далекое, невозвратное детство. И в нем самом начали происходить какие-то странные, необъяснимые перемены. Вначале он даже не понял, что это за перемены, но ему стало как-то непривычно легко, уютно, радостно. «Так это же свобода! Сво-бо-да!» — повторил он вслух.
Это было как открытие. Только сейчас, спустя неделю после побега из неволи, он ощутил ее — свободу — по-настоящему, с него словно бы свалилась какая-то тяжесть, которая давила давно, долго и мучительно. Он думал, что вслед за этим тут же начнет отодвигаться в прошлое, как бы размываться в зыбком тумане то, что было вчера, позавчера, и в его жизни начнется новая полоса. Но пережитое отступать не спешило, наоборот, оно бесцеремонно и даже нагло тут же начало напоминать о себе. Картины былого четко, в назойливой последовательности — день за днем — начали вырисовываться в голове.
Чтобы отделаться от тягостных дум, Колесник пытался уснуть. Но долго это ему не удавалось. А когда наконец забылся, сразу же увидел до мелочей знакомый сон… Вновь они кидались на врага, но натыкались на сплошной заградительный огонь, в ярости откатывались, залегали, чтобы тут же подняться и снова идти в атаку… Из окружения их полк тогда так и не вырвался…