Зигель и его отделение работали не разгибаясь. Им помогали адъютанты, чьи терминалы давно полетели за борт. Даже бразильцы работали наравне со всеми, таская баллоны и толкая резервуары с гелием.
От самолетов мы тоже избавились, отослав их вперед в Юана Молоко с пилотом и одним грудным ребенком на каждом. Мы постоянно запускали птиц-шпионов. Зигель и Лопец разряжали запасное оружие, включали механизм самоуничтожения и сталкивали в люк. Меня это беспокоило: ведь если дирижабль упадет, оружие может нам понадобиться.
Мы с Шоном и еще парой стюардов проверяли корабль, выискивая, что бы еще выбросить. Мы скатали резиновое покрытие спортивной дорожки для бега.
Выломали оконные рамы на наблюдательной палубе. Сняли с петель двери, развинтили стенные шкафы. Выкинули емкости для отходов, два агрегата для очистки воды. Разгромили камбуз - вниз, в зеленое море листвы, полетели плиты, раковины, холодильники и морозильники, кухонные комбайны. Все. Без исключения. Пару дней прекрасно можно прожить на свежих фруктах, салатах и бутербродах с арахисовым маслом. Мы не могли позволить кораблю затонуть…
И все-таки мы тонули.
Земля с каждым часом все приближалась, словно притягивая нас. Мы пролетали над холмами к северу от Япуры, почти касаясь их брюхом дирижабля.
Преодолеть их нам уже было не под силу. Поэтому мы избавлялись от всего, от чего только можно.
Мы посылали людей на верхнюю палубу, и их забирали вертушки - по шесть человек зараз. Сначала детей, потом бразильцев, потом наиболее ценных ученых. Лиз отказалась покидать судно, я тоже. Шрайбер пришлось остаться с Гайером. Доктора Майер мы усадили в вертушку под дулом пистолета. Она вылезла с другой стороны и отправилась работать дальше.
Мы разобрали медицинский трюм, выбросили операционные столы, сняли диагностические приборы и спихнули их вниз, взглянув напоследок, как они кувыркаются в воздухе. Где только можно, снималось покрытие пола, потолочные панели и вентиляционные трубы. Отвинчивали агрегаты воздушных кондиционеров и сбрасывали их на деревья. Канцелярские шкафы. Сейфы. Машинки для уничтожения документов. Шифровальные машины. Столы для заседаний.
Канцелярские столы. Портьеры. Картины. Стеклянные перегородки. Телевизоры.
Всю корабельную библиотеку. Все книги. Все диски и записи. Сокровища истории, литературы и науки. Все знания мира. Дублирующие компьютеры. Люди избавлялись от своих личных вещей. Я тоже вынул запасную память из записной книжки и выбросил прибор в окно. Еще за один килограмм можно больше не беспокоиться.
- Проклятый корабль, - ругался Шон. - Все здесь такое легкое, что придется выбросить две трети, чтобы остаться в воздухе.
Судовой винный погреб. Нам пришлось запереть Фейста и дать ему снотворного. Он хотел выпрыгнуть следом за своими "Монтраше" и "Мутон Кадет". У нас появился соблазн не удерживать его - он весил добрых девяносто килограммов, - но капитан Харбо никогда не простила бы нам этого, и его отправили на ближайшей вертушке.
Земля все приближалась. Нейтральной плавучести в воздухе не бывает. Чем дальше мы плыли к северу, тем выше поднимались холмы. Скоро наш воздушный корабль превратится в огромное розовое покрывало, ползущее по бразильским горам.
Под нами все еще были черви. Мы замечали их то здесь, то там - проламывающихся сквозь зелень, щебечущих и поющих, зовущих нас и пытающихся слиться с нами. Когда мы врежемся в землю, они навалятся скопом.
Запищал мой телефон. Звонила Лиз. Капитан Харбо приказала нам покинуть корабль со следующей вертушкой.
- Встречаемся в главном салоне; я беру с собой последние бортовые журналы экспедиции, включая то, чего мы не передавали. Поможешь мне отнести их на верхнюю палубу.
- Уже бегу…
И тут вся эта штука начала падать.
Большую часть питательных веществ медузосвиньи извлекают из почвы, когда она проходит сквозь их тело; стадо медузосвиней может пробивать несколько метров туннеля в сутки. В то время как отдельные особи в слизневом комке могут перемещаться назад, чтобы отдохнуть, поспать, переварить пищу, все стадо остается активным. Секрет, выделяемый медузосвиньями, склеивает почву в плотное внутреннее покрытие туннеля. Это покрытие богато питательными веществами для хторранских растительных форм, которые неизбежно появляются следом за строителями туннеля.
36. Падение
В тираже обязательно найдется очепятка, которую пропустили в корректуре.
Все началось со скольжения, словно "Иеронима Босха" потянули вбок.
Кто-то выкрикивал бесполезные уже приказы, кто-то просто кричал: "Нет, нет, нет", - отрицая реальность происходящего, как будто одного желания и силы легких было достаточно, чтобы удержать судно в воздухе.
Пол накренился - сначала совсем немного, но все-таки заметно, потом крен продолжал нарастать - все и вся поехало по полу трюма; судно переворачивалось под нашей тяжестью. Мы слышали, как хрустит и ломается что-то твердое, а потом откуда-то с кормы донесся грохот. Звук был не очень громкий и даже не резкий, но прозвучал на страшной, низкой ноте, которую слышишь скорее костями, а не ушами, - как будто кто-то извлек из мирового гонга одну-единственную глубинную ноту и ее вибрирующее эхо распухло в наших душах комом страха. Однако звук не затих - напротив, он разрастался все шире и шире, становился все громче и громче, и наконец первоначальный парализующий удар окончательно растворился во все затопляющей какофонии других звуков и хруста, доносящегося снизу;
Грохот все продолжался и продолжался, он длился целую вечность. Мое сердце падало вместе с кораблем. Я карабкался, стараясь за что-нибудь ухватиться…
Звуки - о, какие страшные звуки! Сначала тихий хруст где-то вдалеке, но, как и обманчиво мягкий первый удар, хруст не прекращался. Он становился все сильнее и сильнее, все ближе и ближе. Мы почти ощущали, как он продирается вперед по телу дирижабля и накатывается на нас огромной дребезжащей волной разрушения.
Звук состоял из множества оттенков, и каждый был страшен: звон бьющегося стекла, скрип и скрежет металла - огромные фермы опор гнулись и перекручивались, когда воздушное судно, словно покалеченное облако, обрушилось на верхушки деревьев. Оболочка огромных газовых баллонов лопалась и разъезжалась, пластиковое полотно с треском рвалось на куски и стелилось простынями на ветвях; все внутри корабля подернулось рябью и покорежилось.
Снизу доносились протестующие вскрики джунглей - треск ломающихся веток и рев огромного леса - его медленно пригибали к земле, а он, сопротивляясь, хрустел, трещал, ломался, валился наземь под невероятной и безжалостной тяжестью гигантского корабля, входящего в последнюю страшную гавань на вечный покой.
Мы по-прежнему продолжали спускаться. Пронзительно скрежетал гнущийся металл. Взвизгивали перед смертью деревья. Все вокруг трещало. Полы заскрипели, пошли волнами, вспучились и начали лопаться с неожиданно громкими хлопками, когда панели вылетали из рам. Они кувырком катились по межпалубному пространству - одна настигла Клейтона Джонса, разрезав его чуть ли не пополам. Кровь хлынула потоком.
А затем корабль действительно накренился. Он лениво повалился на бок, и все быстро поехало к ставшему теперь левым борту: оставшиеся несколько кресел, столов и ящики с оборудованием, продовольствием и приборами, которые нам были еще нужны. Растерзанный тигр, царапаясь и раскорячившись между крышками двух ящиков, перевернулся на ноги и начал отчаянно карабкаться наверх, все время испуская механические стоны - точь-в-точь крики раненой лошади. Мертвой хваткой я вцепился в стойку и, повиснув на ней, протянул руку Зигелю - он рванулся ко мне, промахнулся и с безумным видом заскользил вниз. За ним поехал ящик. Больше я Зигеля не видел.