Разумеется, для живодеров убитые лошади — всего-навсего падаль. Возможно, это самый разумный взгляд на вещи, не отягощенный излишними эмоциями, но для Уайкема, который любил лошадей, разговаривал с ними, строил планы, жил их жизнью, это было неприемлемо. Тренеры стиплеров обычно держат своих питомцев дольше, чем тренеры лошадей, участвующих в гладких скачках: не три-четыре года, а лет десять, а то и больше. И когда Уайкем говорил, что любит лошадь, это действительно было правдой.
Я подумал, что к Кинли он еще не успел так привязаться. Кинли был восходящей звездой, яркой и ослепительной. Кинли пока был новой игрушкой, а не старым другом.
— Берегите Кинли, — сказал я.
— Я его перевел. Он теперь в угловом деннике.
Угловые денники обычно занимали в последнюю очередь. В них входили не через двор, а через соседний денник. Это было очень неудобно для конюхов, — но зато это самое безопасное место во всей конюшне.
— Замечательно! — с облегчением сказал я. — А теперь, что гам насчет завтрашних скачек?
— Завтрашних скачек?
— Ну да, в Пламптоне.
Уайкем некоторое время молчал, собираясь с мыслями. На крупные скачки в Пламптон он всегда посылал много лошадей, потому что это был один из ближайших ипподромов. Насколько я знал, завтра мне предстояло шесть заездов.
— У Дасти есть список, — сказал наконец Уайкем.
— Ладно.
— Управляйся с ними как сочтешь нужным. — Хорошо.
— Ну, спокойной ночи, Кит.
— Спокойной ночи, Уайкем.
Вешая трубку, я подумал, что он снова правильно назвал мое имя. Быть может, в Пламптон привезут тех лошадей, каких нужно.
На следующее утро я отправятся в Пламптон поездом. По мере того как увеличивалось расстояние, отделявшее меня от дома на Итон-сквер, я испытывал все большее облегчение. Несмотря на присутствие принцессы, Литси и Даниэль, вечер, проведенный в обществе Беатрис де Бреску, оказался сущей пыткой. Я очень рано извинился и отправился спать, сопровождаемый укоризненными взглядами остальных, но и во сне мне продолжал мерещиться настойчивый плаксивый голос тети Беатрис.
Утром, когда я уходил, Литси сказал, что после того, как Джон Гренди уйдет, он сам будет сидеть с Роланом. А принцесса и Даниэль должны были занимать Беатрис. Даниэль вечером работала у себя на телевидении, поэтому после половины шестого этот тяжкий труд целиком ложился на плечи принцессы.
Я пообещал вернуться из Пламптона как можно раньше, но обнаружил в раздевалке записку, которая давала мне повод не возвращаться. Честно говоря, я был этому очень рад. Записка была от директора ипподрома в Ньюбери, который просил меня убрать свою машину, потому что это место срочно нужно им для других целей.
Я позвонят на Итон-сквер. К телефону подошла Даниэль. Я объяснил насчет машины.
— Попрошу кого-нибудь подбросить меня из Пламптона в Ньюбери. А ночевать, пожалуй, поеду домой, в Ламборн. У меня завтра скачки в Девоне. Ты уж извинись за меня перед принцессой. Скажи, что я приеду завтра после скачек, если надо.
— Дезертир! — сказала Даниэль. — Голос у тебя подозрительно радостный.
— Но так же действительно ближе!
— Расскажи это своей бабушке!
— Ладно, ты там осторожнее, — сказал я.
Она немного помолчала, потом со вздохом ответила: «Ладно» и повесила трубку. Временами казалось, что между нами все идет по-прежнему, а потом раз! — и опять все не так. Я без особого энтузиазма отправился разыскивать Дасти. Дасти привез тех лошадей, каких надо, привез мне куртку нужного цвета и резко отрицательное мнение о детективе, который сдуру попытался допрашивать конюхов за работой. Дасти сказал, что все равно никто ничего не знает, а парни были готовы линчевать любого чужака, шатающегося возле конюшен.
Главный конюх (не Дасти, а другой; Дасти был главным конюхом, который ездит с лошадьми) в субботу вечером, как всегда, обошел конюшни часов в одиннадцать, и все было тихо. Конечно, во все восемьдесят денников он не заглядывают — проверил только пару лошадей, которые приболели. Ни к Каскаду, ни к Котопакси он не заходил. Заглянул к Кинли и Хиллсборо, чтобы убедиться, что они нормально поели после скачки, и пошел домой спать.
— А что еще он мог сделать? — воинственно поинтересовался Дасти.
— Так ведь никто его и не обвиняет, — сказал я.
— Пока нет, — мрачно ответил Дасти и взял мое седло, чтобы седлать лошадь, которой предстояло участвовать в первом заезде.
Дальше все шло как обычно: Дасти выводил и седлал лошадей, я на них ездил, оба мы разговаривали с владельцами — поздравляли, сочувствовали, объяснялись и извинялись. День был обычный: две победы, одно второе место, два непризовых и одно падение. Падение было мягким и не доставило мне особых проблем.