-Цветочек мой, не начинай, пожалуйста, - папа встал с дивана, подошел к жене и погладил по волосам, как маленькую.
-А то что? Разведешься со мной?
- Родители, не ругайтесь! Я вас люблю и у нас самая лучшая семья!
Арина отложила альбом, подбежала к двум самым дорогим для неё людям и обняла обоих.
-Не лезь не в свое дело, когда взрослые разговаривают! - мама грубо скинула руку Арины и оттолкнула дочь. - Марш в свою комнату!
Папа промолчал, и Арина ушла, обиженно хлопнув дверью.
«Да ну их. Нравится ругаться - пусть грызутся на здоровье. Я устала быть крайней».
В конце концов, каждый из них на своей линии жизни, им решать, а она не Главный Режиссер.
Сашка Комаров не сдавал экзамены, потому что лежал в больнице. Результаты анализов были плохие, но точный диагноз врачи поставить не могли.
Глава 24.
Арина Коваль быстро повзрослела. Некогда матери с ней тетешкаться было. Времена на дворе стояли мутные, окрест то и дело появлялись иногородние, которые в поисках лучшей доли съезжались на Кубань со всей страны, иногда поодиночке, а чаще целыми семьями. Переселенцы путь держали, в основном, из средней полосы России: Воронежской, Брянской, Белгородской губерний, но много пришлых было и с другой стороны: из Галиции, из Западной Волыни, из Минской и Витебской областей.
Селились перешельцы вдоль Владикавказской железной дороги, строили ветхие саманные хатки, обустраивались нехитро на арендных условиях по хуторам и станицам, шли в наем и услужение к богачам, к крестьянам зажиточным.
Через хутор то и дело двигались обозы, груженные нехитрым скарбом, за телегами бежали тощие псы, редко когда тащились ледащие бурёнки, а пару раз Анна видела небольшие отары овец.
Нередко к ней во двор странники наведывались, то водицы испить спрашивали, то снеди какой-никакой похристорадить.
Которые из них на хуторе оседали, в надежде получить работу на строящейся по соседству мукомольне, большинство дальше следовали.
Богатства прикубанской земли привлекали внимание не только бегущих от голода и нищеты крестьян, но и богатых русских помещиков.
Как-то по осени из самого Екатеринодара приехал важный господин в черном сюртуке из шалона, с бабочкой на белой манишке и всё по хутору ходил, во дворы через плетень заглядывал, что-то в книжечку махонькую золоченой ручкой записывал. Атаман станичный, Василий-то Петрович, со смурным видом заследом плёлся, нервно чекмень*** одергивал и только головой качал.
- Петрович, ну шо робится-то, а? Чаво вин там малюе? - приставали селяне. Атаман только рукой махал:
-Та ни шо, ни вашего ума дело!
А господин напыщенный за околицу вышел, на степные просторы с буйно растущими травами, яркими цветами и труднопроходимыми камышовыми зарослями вдоль речушки смотрел и всё чего-то в книжице своей чёркал.
Вскорости там строительство закипело. Оказалось, городской помещик Лукинов Сильвестр Алексеевич, купил эти земли, дом каменный решил поставить, сад фруктовый разбить, поля засеять, скотный двор организовать, а в низине открыть постоялый двор. Совсем недалече шлях крупный проходил, так что дело прибыльное намечалось. Потянулись на работу наймиты из соседних станиц и хуторов, а некоторые, те, что издалече, чтоб туда-сюда не шастать, сподобились тут же, за хутором, времянки ставить, а то и избы турлучные.
Поселение росло, люда разного поприбавилось значительно.
Все эти изменения старожилы не приветствовали, но роптать не смели, да и чего роптать, работа появилась под боком, торговля оживилась, больницу Сильвестр Алексеевич обещал у следующем годе поставить и мукомольня скоро готова будет, за тридевять земель зерно возить не треба будет.
Анна к новому барину в кухарки нанялась, довольна была: при деле, сыта, и домой трохи унесть барин дозволял для дочки, для Аришки.
Бабы-то шептались, что неспроста хозяин Аньку привечает, никак ворожила на него, очи мужику застила.
- Ой, бабы, отстаньте, - огрызалась Анна. - Поди, сами видали, что жонка евона со мной гутарила, она и приказала меня на кухню пристроить.
А Сильвестр Алексеевич и взаправду на Анну поглядывал милостиво.
Бывало, на кухню явится, вроде как про обед спросить, а сам Анну глазами ласкает.
Анна только губы в нитку сожмет, платок на лоб надвинет и молча кашеварит.