Слава про знахарку и по новым людям быстро прокатилась. Детей малых несли к ней, переполох Анна зараз снимала: разобьёт яйцо куриное над миской, пошепчет и выльет яйцо-то в воду. А там то пёс с открытой пастью, то дядько здоровенный, а то и что пострашнее отливается.
Сделает Анна, что надобно, отдаст мамашке дитёночка, да и молвит:
- Вот тебе травка, запаришь, как остынет, напоишь ребятенка-то, да не забудь три раза сказать: «Иоанн Креститель, Святой Спаситель книги писал, на пороге стоял, воду освещал. К рабу Божьему приступала, я водой промывала, испуг снимала. Аминь». Поняла?
-Поняла, Анна Матвевна, поняла, спасибочки, - благодарит счастливая баба, кланяется, а сама сует то сала шмат, то паляницы ржаной краюху добрую.
Нет, на жизнь Анне грех жаловаться было. Уважали её, козней не строили. И то, сказать, уж давно все привыкли, что Анна врачует без отказа, черными делами не занимается, а к знахарям да знахаркам - завсегда почет и уважение. Это колдунов боялись, ведьм разных, а Анна за столько лет себя таким не запятнала.
Вот только за Аринку, за кровиночку единственную сердце болело. Одна дитё цельными днями по хутору ошивается, по лесам бродит, да к алеваде*** играть бегает.
Мать Арину стращала, наказывала без спросу со двора не ходить.
-Смотри, егоза, багланы *** заберут, где я потом тебя шукать *** буду?
Арина только глазами зыркала, а сама думала: « Никто меня не сворует. Я как опасность почую - а ну тикать».
Хуторяне считали Анькину дочь «не от мира сего».
Мчится, бывало, эта шальная по пыльной проселочной дороге, черные косы змеями по плечам вьются, пятки босые сверкают, глаза озорные, как у бесёнка и вдруг, будто споткнется, замрет и стоит столбом, не шевельнется. Потом, вроде как, опомнится, отомрет да и зашагает дальше, как ни в чем не бывало.
Уж сколько раз люди добрые видели, как девчонка эта ненормальная ни с того ни с сего хохотать начинает, говорит с кем-то, а вокруг нет никого.
Лукерья бабам рассказала, что когда в лес по грибы ходила, самолично видела, как стояла малахольная посередь поляны, рожи корчила, языком дразнилась и хихикала. А с кем скоморошничала - одному Богу ведомо. Лукерья врать не будет, это все знают.
Арина к пересудам привыкла.
Не станешь ведь каждому объяснять, что только что подслушала, о чём воробьи меж собой болтали или как две кошки на завалинке одна перед другой хвастались, у кого кавалеров больше.
Иногда она замирала, потому что видела, как Харги помощника своего Бальбуку из земли высунул. В это мгновение нужно закаменеть, глаза закрыть, ускользнуть в Ариномир и стать невидимой. Бальбука глазами зырк-зырк - нет шамановой дочки. И снова нырк под землю.
Однажды душной летней ночью девочке приснился отец, которого она никогда не видела. Шаман явился на оленьей упряжке, нарты плавно скользили по молодой зеленой траве, как по снегу, а тятька, в пушистой коричневой шубе стоял во весь рост на санях, бил в бубен и кричал: «Я все равно тебя найду!». Арина кинулась со всех ног до мамки в хату, а батюшка родимый опустился на четвереньки, прости Господи, и стал огромным медведем, а косолапый тут же обернулся злым духом Харги.
Чудо-юдо потянуло к ней острый коготь, с которого капало что-то густое, красное, похожее на клубничное варенье, и Арина проснулась.
Глаза протерла, в окошко выглянула: нет никаких оленей, медведей тоже нет, одна мать возится во дворе, да важно расхаживают куры под охраной горластого кочета Федьки.
«Тьфу, тьфу, тьфу! Куда ночь, туда и сон» - три раза повторила Арина, плюнула через левое плечо и перекрестилась. Так ее бабушка Евдокия научила, чтобы сон плохой не сбылся.
Об отце Арина наслышана была. Мать рассказывала не раз, как за шамана замуж вышла, и про побег свой, и про знания шаманские, что Арине достались, и про то, как отец отобрать наследницу свою хотел.
Девочка эти истории наизусть знала, но всё равно просила:
«Матушка, а расскажи, как ты от батьки мово сбежала».
Анна терпеливо пересказывала, а в конце обязательно добавляла:
-Ты, доня, поосторожнее с чужими то. Харги, он ведь любой облик принять может.
Когда мать Харги упоминала, Арину озноб бить начинал, и чудилось ей, что чьи-то ледяные руки тихонько её касаются, оглаживают не спеша, играючи, по спине, по волосам, нежным кольцом вокруг шеи свиваются, сжимают горло осторожно, словно пробуя: выдержит ли. Не больно совсем, но от ужаса дыхание перехватывает, сердце замирает и одно тогда спасение - Ариномир.
В Ариномире всегда хорошо, спокойно и Мальчик ждет.
Как-то они с Мальчиком рассматривали линии её жизни, и на одной из них Арина увидела себя невестой. В кружевной фате, в длинном белом платье с пышным кринолином, в кружевных перчатках по локоть, взрослая Арина шла рука об руку с красивым парнем в военном мундире, а все кругом кричали: «Горько! Горько!».