И поняла тогда, что дар её под запретом отныне, сил и умений ровно столько, сколько у простых смертных, а невезения - по гроб жизни хватит.
А тут ещё и с матерью что-то неладное творилось. Исхудала Анна, лицом почернела, молчит.
Пристала к ней дочь с расспросами, а женщина только рукой махнула:
- Ох, Аринка, твоя-то сила супротив моей дюже велика будет. Не можу я тебе пособить, и дитю не можу. Ты главней. Делай, как знаешь.
- Маменька, так нема у меня силы. Вышла вся без остатку.
Анна печально на неё глянула и молвила:
- Дурёха. Вся сила в тебе осталась. Не уразумею только, кто запечатал её и дороги нам перекрыл.
Ёкнуло у Арины сердце, но смолчала она тогда, ничего не ответила.
На хуторе пропитания для малышки раздобыть не удалось. Пришлось шукать в соседней станице, а туда ходу полторы версты, каждый день не натопчешься. Кормила девчоночку свою день козьим, в станице купленным молоком, а день коровьим. Кричала Танюшка, прям сердце на части рвалось. Животик, видать, пучило или колики приходили. А укропная водичка только хуже делала.
Арина окончательно из сил выбилась и в отчаяние впала.
За три дня до Троицы матушка слегла. Никогда не болела, знала, как хворобу в тело не пустить, а теперь с постели не поднималась, лежала бледная, измученная и в потолок без интереса глядела.
Арина суетилась: готовила отвары разные, те, что и мертвых на ноги ставили, читала заговоры сильные, духов звала, но мать на глазах таяла, словно свечечка у лампадки.
А ведь кроме неё и Танюшки не было у Арины ни одной родной души. Дедов и бабок своих она никогда не видела, теток и дядьёв не знала, братьев и сестер не случилось.
Только две кровиночки и были. За любую из них жизнь готова была отдать.
В самый день Троицы Арина проснулась на рассвете, еще и петухи не пропели. Что-то потревожило её сон, что-то разбудило. Села в скрипучей кровати, прислушалась. Рядом, в ивовой люльке дочурка тихонько сопит. Пальчик в ротик засунула, причмокивает во сне и всхлипывает жалобно. Из горницы слышен храп молодецкий. Матушка, как заболела, храпака давать стала, как мужик дюжий. Сама, что твоё перышко тонкая и худенькая, а выхрапка богатырская.
Все вокруг привычное, серое, предрассветное.
Что же сон её потревожило?
Шорох в углу возле печки слышится, возня, писк. Мыши озоруют. Кот Прошка, лентяй, их совсем не гоняет.
В сенях скрипнула половица. Дом старый, рассыхается.
Матушка рулады носом выводить перестала, да резко так, неожиданно.
Арина прислушалась. Тишина вокруг, слышно только, как комар зудит тоненько, противно.
Встала с кровати, на цыпочках пробежала в горницу, склонилась над матушкой. Дышит ли? Жива? Вроде дышит.
Какая ж сухонькая она стала, бледная. Лежит под одеялом пушинкой невесомой. Кожа пергаментная, кажется, тронь и рассыплется. Волосы поседели, истончали, голову облепили. Глянешь быстро и вроде как лысая маменька-то. Лежит на подушке череп костяной. Глаза провалились, пустые дыры черные в сумраке предрассветном на Арину таращатся.
Не по себе Арине сделалось, страх в животе заворочался, зубы постукивать начали, по ногам холодом ледяным потянуло.
В эту секунду матушка возьми да и улыбнись. Рот раззявила, а во рту зубы длинные, гнилые и вонь оттуда, как из преисподней. Арина отшатнулась, закричала, но мать успела за руку её цапнуть пальцами окоченевшими, скрюченными.
«Отдай моё, это моё, слышишшшшшь? Отдай!», - прошипела в лицо Арине ртом безгубым. А изо рта червяк жирный извиваясь, скатился и шустро прочь пополз.
Вырвала Арина руку, да как завопит: «Спасите!».
И проснулась. Сердце в груди колотится бешено, голова чугунная, в висках молоточки стучат: «тук-тук-тук».
В доме ни звука, а на руке синяк от пятерни.
Вскочила Арина и бегом к матери. А та не спит. Смотрит на дочь глазами, полными муки и шепчет: «Ты, доню, себя не вини. Так, значит так. Зато он Танюшку не тронет. А я.... Я свою жизнь прожила. Пора и честь знать».
Зарыдала Арина слезами горькими, виноватыми, упала перед матерью на колени: «Матушка, прости меня! Я все исправлю!».
Глава 33.
Виктор неторопливо пил остывший кофе.
Кофе здесь всегда отменный: гутой, ароматный.
Арины и след простыл, хотя в воздухе ещё витал едва уловимый аромат её духов. А может это она сама так нежно и сладко пахнет?
«Надо же, какое свидание вышло неудачное», - думал Виктор, задумчиво глядя перед собой. - А я был уверен, что мой план хорош и оригинален. Нда. Прокол вышел.
Виктор не верил в приметы, в совпадения и в Судьбу.
«Человек сам кузнец своего счастья», таков был его жизненный принцип.