— Слышь, друг, — потряс он за плечо храпевшего во всю мочь сторожа. — Любезный, — пытался разбудить его Михеич, — слышь, зенки-то продери.
Сторож храпеть перестал, но глаз не открыл, а лишь повернулся на другой бок и стал тихо присвистывать. Но уже через несколько мгновений этот нежный звук превратился в удалой разбойничий посвист, постепенно перешедший в могучий рокот штормящего моря.
Наконец Михеич растормошил сторожа. Тот повертел головой и очумело уставился на старика.
— Чего надобно?
— За набором я. Гость из столицы пожаловал. Мужик добротный.
Сторож кряхтя встал, откинул крышку ящика, на котором спал, и вытащил полиэтиленовый пакет, перевязанный плетеным желтым шнуром. Эти пакеты были его изобретением, каждый из них давал навару пять-семь рублей, в зависимости от содержимого.
Михеич внимательно рассмотрел комплект. Вроде всё на месте: поллитровка, две банки сельди иваси с морской капустой, два плавленых сырка и горсть слипшейся карамели. Сдачу Михеич надежно спрятал в носок.
— С чего это ты сегодня разгулялся? — искренне удивился сторож, сроду не видевший, чтобы Михеич сорил деньгами. Злые языки говорили, что Михеич дома ходит в исподнем, чтоб не протирать штаны, а когда захочет почитать газету, то ставит табуретку на стол, потому что иначе букв не разберешь: лампочка у него под потолком из какого-то заграничного ночника, на 15 ватт. Зато работал он на ферме истово, без передышки, обедал самодельной заветренной лепешкой с водой. Много лет портрет Михеича красовался на совхозной Доске почета. Жил он бобылем, женщинами никогда не интересовался, что тоже вызывало много пересудов. Спиртное потреблял, только когда угощали. На приусадебном участке выращивал картофель, капусту, помидоры, огурцы, держал свиней, кур, индеек. Практически вел натуральное хозяйство, все откладывая деньги.
На обратном пути Михеич подошел к автомобилю Галимова, оглядел его, погладил крышу, постучал ногой по покрышкам и только после этого вошел в дом.
Гость пил мало, к закуске не притронулся. Михеич с нескрываемым удовольствием досидел бутылку, вылизал хлебной корочкой консервную банку, съел плавленый сыр вместе с кусочками приставшей к нему амальгамы и бросил в рот слипшийся комок конфет, который долго жевал, кряхтя и облизывая губы.
Гостю Михеич постелил на старой кушетке, стоявшей в углу, дал ему рваное одеяло и плоскую, как блин, свалявшуюся подушку без наволочки.
Соснин был в подавленном состоянии. Блестящее выявление одного из тысяч пассажиров, пользовавшихся восьмого числа такси, в итоге перечеркнуло его версию о причастности Гринкевича к подделке прав. Решительно опознав Каланчу, как одного из двух пассажиров такси, сидевших на заднем сидении, Судаков заявил, что второго пассажира он не знает, но, если его покажут, опознать сможет. Однако, когда в числе других лиц ему был представлен Гринкевич, Судаков категорически заявил, что видит всех впервые.
— Итак, Гринкевич отпадает, — подвел неутешительный итог Туйчиев.
— Полностью согласиться с тобой не могу, — возразил Соснин. — Да, Судаков его не опознал...
— Не только Судаков, — перебил Арслан, — но и Каланча.
— Хорошо, хотя именно это и требует осмысления и, видимо проверки.
— Что ты имеешь в виду?
— Часы, Арслан, часы. Их принадлежность Гринкевичу бесспорна. Украдены же они Каланчой. Этот факт также бесспорен. Наконец, из показаний Каланчи явствует, что он часы и бумажник с заготовками прав вытащил у одного лица...
— Но сам Каланча не опознал Гринкевича, как потерпевшего, — опять в сердцах перебил Соснина Арслан. — Поэтому все твои последующие рассуждения уходят в песок. Добавь к этому, что сам Гринкевич не подтверждает факта кражи у него часов.
— Это, конечно, одна из загадок, — задумчиво проговорил Николай, — пока еще не разгаданная нами.
— Если бы она была единственной, — вздохнул Арслан. — Добавь к этому показания Каланчи, и часы, наконец. Каланче в данной ситуации нет смысла врать. Допустим, что часы и бумажник он вытащил у разных лиц...
— Но часы — у Гринкевича, — перебил Соснин.
— Согласен и даже готов допустить, что Каланча в момент похищения не очень-то разглядывал свою жертву и потому не смог опознать Гринкевича.
— Ого! — обрадованно воскликнул Николай. — Да ты никак льешь воду на мою мельницу.
— На мельницу истины, и, если твоя версия истинна, то...
— Все ясно, — прервал его объяснения Соснин, — я вполне удовлетворен. Давай развивай свою мысль дальше.