Арслан всегда испытывал чувство горечи от необходимости допрашивать родственников погибших. Не оставляло его это чувство и на протяжении допроса Гринкевича. Но сейчас к нему примешивалось еще что-то, пока необъяснимое и настораживающее. Потом он понял: Гринкевич явно недоговаривает. А ведь его показания в данный момент являлись единственным источником, который мог высветить происхождение водительских прав сына. Ближайшее окружение погибшего Алексея оказалось немногочисленным: Игорь Барсуков и Таня Ермакова — с ней Алексей встречался последнее время. Прояснилась любопытная деталь: Алексей знал Таню с детства, она была дочерью отцовского однокашника Виктора Степановича Ермакова, но встречаться с ней стал лишь недавно. До этого Таня дружила с Игорем. Тот не скрывал своих чувств к девушке, но, сказал он, как поется в песне: «Уйду с дороги. Таков закон: третий должен уйти». Арслану показалось, что скорее всего Игорь не ушел, а только отошел. Видимо, не терял надежду. Однако это, по мнению Арслана, отношения к делу не имело. Главное заключалось в том, что ни Игорь, ни Таня ничего не знали, как Алексей получил водительское удостоверение.
Ничем в этом вопросе не помогла и Екатерина Александровна — мать Алексея. Убитая горем женщина вообще не понимала, какое значение имеют эти права, когда ее Лешеньки нет в живых.
И вот оставался отец — Анатолий Петрович Гринкевич. Допрос его протекал тяжело. Туйчиеву казалось, что Гринкевич просто не слышит задаваемых ему вопросов, взгляд его иногда становился отсутствующим, он словно задумывался о чем-то далеком, поразившем и подчинившем себе. Он часто переспрашивал Арслана, повторял последние слова следователя, пытаясь вникнуть в их смысл, и за весь допрос так ни разу и не посмотрел прямо в глаза.
— Как сын получил права? — опять переспросил Гринкевич. — Учился и получил.
— Где учился?
Воцарилось молчание, наконец Гринкевич, повторив вопрос, ответил, глядя куда-то поверх головы Туйчиева:
— Не знаю точно. Скорее всего в какой-то автошколе.
— В какой же?
— Не могу сказать, — замялся Гринкевич.
— Анатолий Петрович, приобретая машину, вы имели в виду, что управлять ею будет сын? Или у вас имелись права?
— У меня нет прав. Конечно, машина предназначалась для Леши. Он так хотел... — Гринкевич опустил голову.
— В таком случае вы должны были подумать о правах. Насколько мне известно, устройство в автошколу сопряжено с определенными трудностями... Вы, разумеется, интересовались этим?
— Да, то есть вскользь... — волнение Гринкевича не прошло мимо внимания Арслана.
— Поясните, пожалуйста, что значит — вскользь.
— Что значит — вскользь? — пытаясь скрыть растерянность, перепросил Гринкевич. — Просто спросил кого-то из сослуживцев, имеющих машину.
— У кого конкретно вы, надо полагать, — не помните? — усмехнулся Арслан. — А знали ли вы, что обучение в автошколе платное?
— Да, да, — рассеянно ответил Гринкевич, и опять на его лице появилось отсутствующее выражение.
— Как же был решен финансовый вопрос? Вы дали сыну деньги? Сколько?
— Да... Вообще, — нет. Леша сказал, что он сам заплатит, у него есть накопления. Он из зарплаты всегда оставлял себе сколько-нибудь денег, а остальное отдавал матери.
— Сколько же он заплатил?
— Не знаю, — растерянно произнес Гринкевич.
— Кстати, Анатолий Петрович, не смогли бы вы объяснить, что за деньги имелись у сына в момент гибели?
— Деньги? Какие деньги?.. Ах, да, конечно... Ничего не могу сказать по этому поводу, — произнес он.
— Между прочим, сумма приличная — пятьсот рублей и в банковской упаковке. Это его накопления?
Гринкевич словно не слышал Туйчиева, он низко опустил голову, закрыв лицо руками, плечи его начали вздрагивать от сдерживаемых рыданий, и он беспрестанно отрывочно повторял:
— Я виноват... Я во всем виноват...
Когда он наконец успокоился, Арслан попытался выяснить, в чем заключается его вина, но — безуспешно. Сильное волнение, охватившее Гринкевича, полностью подчинило его волю, и он, снова всхлипывая, твердил одно и то же: «Я виноват... Своими руками...»