Она сама виновата. Вскрывать чужие тайники – все равно что читать чужие письма. Не твое – не тронь! Разве сейчас она жила бы в Раздольном? В этом убогом домике... Но тут же она сама и взбунтовалась против такого определения своего теперешнего жилища. Это ее дом! Здесь она счастлива... Счастлива ли? По крайней мере свободна!
Да, она бежала сюда, на край света. Спряталась в горах, в небольшом поселке, названия которого прежде даже не слышала. Какое-то время она чувствовала себя в безопасности... В безопасности от чего? Ей кто-то угрожал?
Все началось с того, что Тоня открыла тайник, уговаривая себя, будто она просто посмотрит, что в нем, и ничего не станет трогать. Посмотрела, и этого ее одного взгляда оказалось достаточно, чтобы она уже не смогла вернуться в свою былую оболочку покорной наивной жены, которая не понимает самых очевидных вещей. Тато! Глупенькая простоватая домохозяйка!
Михаил в тот день моментально ее вычислил. То есть он едва вошел в дом, едва взглянул в ее лицо, которое она усиленно старалась поддерживать привычно безмятежным, как тут же спросил:
– Что случилось?
– Ничего, – сказала она.
– Как же ничего? – стал раздражаться он. – Я же вижу.
– Ничего, – продолжала настаивать она. Да и что ей оставалось делать?
Как ни странно, он долго ее не мучил вопросами, а просто кивнул своим мыслям. Мол, ну-ну, посмотрим.
А Тоню стали мучить кошмары. Она считала, что муж не поверил ее неуклюжим объяснениям и все остальное время, что они еще жили вместе, исподтишка наблюдал за ней.
Разве не мог бы он с самого начала все ей объяснить? Считал ее дурочкой, неспособной понять самого элементарного? Но тогда ей не пришлось бы додумывать подробности, от которых волосы становились дыбом.
Короче, совершенно случайно – за пианино упала крышка от флакона с духами – Тоня обнаружила этот самый тайник. Пианино было тяжелое, старинное – сейчас, вспомнив, она пожалела, что не имела возможности взять его с собой. Все-таки прежде Тоня могла нет-нет да и сесть за инструмент, побренчать. Попеть для себя. Музицирование здорово поднимало ее настроение.
А тогда, пытаясь достать крышку флакона, она понимала, что отодвинуть пианино никак не сможет.
Не долго думая Тоня взяла швабру и стала выталкивать ею крышку из-под пианино, задела палкой тяжелую картину в раме, та свалилась – кстати, поцарапала пианино, – и тут Антонина увидела этот странный прямоугольник на обоях.
Некоторое время смотрела на него, пытаясь понять, что это может быть.
Потом взяла из кухни табуретку и попробовала ножом отклеить кусочек обоев. Нож стукнулся о металл.
Оказалось, это был даже не сейф, а так, вмурованный в стену металлический ящичек, запертый на ключ.
Кстати Тоня вспомнила, что незадолго до этого видела в серванте странный ключ. Он лежал в коробке, в которой Михаил держал свои документы и ключи от машины.
Она тогда спросила:
– Миша, а что это за ключ? У нас вроде открывать им нечего.
– Это от ящика стола у меня на работе, – ответил он недовольно, всем своим видом давая понять, что она не должна была рыться в его вещах.
Интуиция Тоне говорила: не тронь ключа, тайник и тайник, мало ли, мужчины любят играть в тайны. Но проснувшееся любопытство толкало ее в спину: возьми тот ключ, а вдруг подойдет? Ты только посмотришь, и все. Положишь на место. Картину повесишь, хоть она и тяжелая как зараза. А теперь упала и даже, кажется, рама перекосилась от удара...
Ключ подошел, хотя Тоня очень хотела, чтобы не подошел. Хуже нет вот так разрываться между желанием открыть и боязнью открывать. Как будто ты – жена Синей Бороды.
Открыла, посмотрела, что в тайнике лежит, и вспомнила изречение: как бы ты ни поступил, будешь жалеть. Так и случилось.
Сначала она заметалась. Даже сделала попытку принести молоток, чтобы с помощью его подправить раму. И попытаться вернуть все на место, стереть следы преступления. Пусть остается как есть!.. Не смогла. Такие вещи нужно, видимо, уметь делать. Да и почему она должна прятаться от собственного мужа?! Тоня, помнится, даже разозлилась. Такой показалась себе бесстрашной, чуть ли не крутой.
«Но он же от тебя прятался», – резонно возразил внутренний голос.
Тоня поняла, что даже если бы ей удалось замести следы, он бы догадался. У Михаила было прямо-таки собачье чутье. Муж видел ее насквозь.
Она видела какой-то старый шпионский фильм, в котором американский агент по кличке Трианон убил свою любовницу, потому что та кое-что видела... Неужели и Михаил не посмотрит на то, что Тоня – его жена?
Ее муж всегда был скуповат на ласки и чувства, и Тоня со временем к этому привыкла. Считала, что это работа накладывает такой отпечаток на его характер. А теперь она вдруг подумала, что это от того, что он ее не любит. Просто использует в своих целях. Как? А так: она помогает создать для других образ Михаила Страхова – примерного семьянина, законопослушного гражданина общества. Никто не подозревает, что у него двойное дно, потому что кажется, что Страхов – весь на виду. Никому и в голову не придет, что он способен убить человека. Кроме тех, конечно, кто знаком с его досье... Но если кто-то станет у него на дороге, пусть даже это будет его законная жена...
«Стоп-стоп!» – прямо завопил внутренний голос.
Теперь, как выяснилось, она допускала даже то, что у Михаила не дрогнет рука, если понадобится отправить свою подругу жизни на тот свет.
Он порой посмеивался, какое причудливое воображение у людей искусства. «Богема, – насмешливо провозглашал Михаил, – это нечто!» Служенье муз не терпит пустоты – вот как переиначивал известный афоризм. Иными словами, если личность богемная чего-то не знает, она непременно додумает, сочинит, приукрасит – словом, восполнит отсутствие информации произведением собственного воображения.
Но при чем здесь его предполагаемая жестокость в отношении ее, Тони? Почему она раз за разом все больше взвинчивала себя, рисовала сцены объяснения между ней и Михаилом. Как он заламывает ее руки за спиной, связывая их или, еще круче, застегивая наручники на запястьях. И почему-то скотч, которым Михаил залепляет ей рот. И бьет ее по лицу, так что голова Тони мотается из стороны в сторону. Это он-то, не то что ни разу не поднявший на нее руку, но и не повысивший голос.
«Это ничего не значит, – лихорадочно твердила она себе, – в тихом омуте черти водятся! Он изображает заботливого, любящего мужа, а в тайнике у него вон что!»
В конце концов картину она вешать не стала, оставила все как есть, а когда муж пришел домой – с работы или с задания? – сказала нарочито спокойным голосом:
– Миша, представляешь, я уронила картину...
– Какую? – спросил он, отправляя в рот кусочек отбивной и красиво пережевывая его.
Тоня еле дождалась мужа с работы и момента, когда он сядет за стол, чтобы наскоро проинформировать его об этом и последить – как он отреагирует?
– Ту, в тяжелой раме, пейзаж с рекой и камышами.
– Как так – уронила? – спросил он, опять не выказывая никаких эмоций.
– За пианино упала пробка от пузырька, и я выталкивала ее шваброй.
– Хочешь сказать, что мне надо повесить ее на место?
– Конечно. Она же совершенно неподъемная.
– Хорошо, доем твой вкуснейший ужин и все сделаю.
Она ждала, что муж скажет: «И ты увидела тайник?»
А он спросил:
– Ну как там твои молодые дарования?
– Сегодня у меня не было занятий. Среда. По средам у меня творческий день, ты забыл?
– Ах да...
– Между прочим, оказалось, что за картиной тайник, – весело заметила она.
А с виду умная. Хотела проследить за его реакцией, а вместо этого сама все выболтала.