Видимо, пожалеть человека и увидеть в нем именно человека, а не вещь — этого мне достаточно, чтобы переменить отношение. А Кэл еще и жалеть себя как будто запрещал до этого, всеми силами держал надменный вид: «Я бесчувственная ледяная кукла».
Как сделать так, чтобы этого не видеть? Демонстративно уйти? Вряд ли поможет, я ведь все равно буду знать, что здесь без меня происходит. Остановить? Но я, по большому счету, власти здесь никакой не имею: не жена кого-то из мужчин, не хозяйка… Могут тоже предложить уйти, и будут по-своему правы.
— Айлия, девочки… я выросла немного в других условиях, я просто такие зрелища не люблю, я сразу начинаю не те сравнения и ассоциации проводить. Может, закончим, в виде исключения? Вроде бы уже наказания достаточно…
Как ни странно, со мной согласились: «Да, это уже скучно становится, надо в следующий раз что-нибудь новенькое придумать».
Надеюсь, их фантазия поработает в каком-нибудь другом направлении.
Кэл встает, как будто отряхивается, снимая с себя грязь происходящего. Да, меня эти бесстрастные маски уже ни в чем не убеждают, ему совсем не все равно и далеко не приятно то, что сейчас происходило.
Все эти мелочи я замечаю, стараясь замаскировать свой интерес к одному из участников, твердя себе: «Чужой муж, нельзя проявлять излишнее внимание». Разведчики несчастные, шпионы в тылу врага…
Как его можно забрать у Али? У меня начинает работать рациональное мышление. Купить — нельзя, даже на патриархальных планетах жен не продают, здесь мужа тоже нельзя продать. Что там было про тридцать лет, по достижении которых мужчин сдают в приют? Касается это мужей или нет? Мне кажется, что ему как раз что-то около тридцатника. Вообще-то, Айлия с радостью избавится от него любым способом, а уж если заплатят — вообще мечта, но тут еще и мама замешана. Кто знает, какие у нее планы, она явно не даст дочке самовольничать в этом вопросе.
Я пытаюсь придумать, что делать, но приходит только эти строки:
Кэл снова накрывает на стол, а у меня так и стоит перед глазами недавняя картина. Видимо, их учат чувствовать настроение женщин, потому что через некоторое время он прерывает молчание:
— Вам неприятно, госпожа. Вам теперь и дотрагиваться до меня будет противно?
— Нет, ты не о том думаешь…
— Если бы я понял, что вам противно смотреть, я бы сопротивлялся.
— И неизвестно, что бы с тобой сделала твоя жена.
Что мне делать? Я уже не могу «не трогать чужого», мне не заменить его кем-то другим, мне не нужна замена. Но как я получу чужого мужа?
— Ну и пусть, — продолжает Кэл, — главное, что думаете вы. А моей жене меня навязали и я ей был не нужен с самого начала.
— Ух ты, а ты вообще генетический брак, по-моему, — удивляюсь я. — У вас же не принято оценивать и обсуждать решения женщин?
Мне в ответ только улыбнулись, осторожно и понимающе: хочешь — накажи сама за дерзость, хочешь — скажи госпоже, тогда точно мало не покажется, а хочешь — просто пойми, что свои мысли в голове есть, и от того, что он промолчит, они никуда не денутся. Причем черту, за которой все это превращается в дерзость и наглость, он не переходит, и никогда не перейдет, какую бы свободу ему ни подарили.
И ведь там, под этой идеальной внешностью, железный характер! Интересно, как же этого не заметили, и как он вообще выжил с таким характером? Хотя, может быть, заметили и «перевоспитывают» его не просто так…
— Ну, хорошо, а почему ты позволяешь издеваться над собой мужчине? Это тоже правила какие-то?
Мой собеседник сразу понял, о ком речь.
— Он первый муж, госпожа, а я второй…
— Он первый мудак! — не сдержалась я.
Кэл неожиданно рассмеялся, негромко, но от души. Было удивительно приятно видеть, как на его лице проступает искреннее веселье, без страха передо мной, и он, смеясь, отвечает: