Старик, стоявший за кассовой стойкой, тоже был какой-то пыльный. Сгорбленный, с мягким пушком на голове вместо волос и в заношенном сюртуке, он являлся олицетворением магазина. Встретившись с ним взглядом, мистер Доусон вздрогнул: в глазах старика мелькнул красный огонек. Но всему виной оказалась лампа, свет которой отразился от входной двери, когда Джек заходил внутрь.
– Добро пожаловать, молодой человек, – проскрипел старик. – Чем я могу Вам помочь?
Джек, с трудом оторвав взгляд от роскошной Olivetti на витрине, посмотрел на него:
– Да, я бы хотел…. Хотел… Сколько стоит эта печатная машинка?
Черный корпус, хромированные детали, прочный кожух – Джек будто наяву слышал стрекот ее клавиш и звук сдвигаемой каретки. Старик перехватил его взгляд и улыбнулся:
– Мистер…как я могу к Вам обращаться?
– Джек. Джек Доусон.
– Мистер Доусон, открою Вам неприятную тайну. Эта машинка стоит слишком дорого, чтобы Вы могли позволить ее себе. Вы уверены, что именно она нужна Вам?
– Да. Да, я уверен, что это именно то, что мне нужно. Понимаете, – слова так и полились из Джека. – Понимаете, я планирую начать писать книгу. Ооо, это будет великолепная история! И мне просто необходима хорошая печатная машинка!
Взгляд молодого человека снова вернулся к Olivetti. Старик улыбнулся. В изгибе губ, крючковатом носе, остром подбородке – во всем читалась какая-то жадность и первобытная хищность. Но через мгновение его лицо снова приобрело услужливо-заискивающее выражение.
С кряхтением и шарканьем он вышел из-за стойки и подошел к Джеку. Взяв его за локоть, он развернул его к себе:
– Молодой человек, у меня есть для Вас отличное предложение. Такое, от которого очень трудно отказаться. Это просто мечта для такого писателя, как Вы. Пойдемте, пойдемте, – он тянул его в сторону стеллажей с рухлядью.
Не отводя взгляда от машинки, мистер Доусон нехотя пошел за торговцем. А тот настойчиво тянул его в самый темный угол магазина.
– Вот что у меня есть специально для Вас, – прокряхтел старик, с усилием вытащив из-под хлама какую-то коробку. Отряхнув с нее пыль, он снял крышку, и Джек увидел ее.
На первый взгляд печатная машинка не имела никаких опознавательных знаков. Хоть и безымянная, она все равно была прекрасна: клавиши слоновой кости, позолоченные буквы и искусная ручная гравировка на корпусе. У Джека перехватило дыхание:
– Сколько она стоит?
– Вам, молодой человек, по карману, я Вам гарантирую. Но мы можем предложить Вам рассрочку и….
– Хорошо, хорошо, я согласен! – руки Джека дрожали, глаза лихорадочно блестели.
– Вот тут распишитесь, пожалуйста, – торговец услужливо подсунул ему какие-то бумаги. Доусон черкнул, не глядя и, схватив печатную машинку в охапку, выбежал из магазина.
Дверной колокольчик звякнул, старик улыбнулся и вернулся за прилавок.
***
Мистер Доусон не помнил, как добрался до дома. Он пришел в себя, когда заправлял листок писчей бумаги в машинку. Замерев с поднятыми над клавишами руками, он на мгновение задумался и начал писать.
О, это было непередаваемое чувство легкости. Казалось, что одна из муз спустилась с Олимпа и нашептывала ему прямо в ухо все эти слова. Они текли, переливаясь, как маленькие ртутные шарики. Казалось, что они сталкиваются между собой, издавая тонкий серебристый звук, а само их столкновение порождало все новые и новые обороты, эпитеты и предложения.
Время пролетело незаметно. Когда Джек поднял голову от пишущей машинки, за окном царили сумерки. «Утро или вечер…», – пробормотал он. Но, услышав звон бидонов молочника, понял, что уже утро.
Все тело его болело: шея была деревянная, ноги и поясница затекли, и сейчас по ним начали бегать противные мурашки. Кое-как встав из-за стола, он добрел до кровати и рухнул на нее, не раздеваясь.
***
Джек сел в кровати и огляделся по сторонам. На столе стояла его новая печатная машинка, а рядом высилась небольшая кипа отпечатанных листов. Дохромав до стола, он взял первый лист, начал читать и не поверил своим глазам. До сегодняшнего вечера (а он проспал весь день, проснувшись незадолго до заката) он не верил, что мог писать так. Если бы мистер Доусон не помнил вчерашнюю свою писательскую лихорадку, как он назвал про себя это состояние, никто и ничто на свете не смогло бы убедить его в том, что это написал именно он.