Инесине, оказавшейся в прекрасном особняке, уставленном богатой мебелью и полном всего, что душа может пожелать, временами казалось, что все это только сон; оставаясь одна, она иногда от счастья едва не пускалась в пляс. Страх, скорее инстинктивный, чем разумный, с которым она шла к алтарю Богоматери-дель-Пломо, рассеялся под влиянием нежных и отеческих наставлений старого мужа, который просил у юной жены лишь немного любви и тепла и постоянного ухода, что требовал преклонный возраст. Теперь Инесина поняла, почему ее дядя-аббат все время повторял:
«Не бойся, глупышка! Успокойся!» Это было благочестивое занятие, ей предстояло играть роль сиделки и дочери… играть, быть может, совсем недолго. Доказательством того, что к ней относились, как к ребенку, были две огромные куклы, разодетые в шелка и кружева, которых она нашла в своей туалетной комнате: куклы с серьезным видом и глупыми лицами сидели на атласной кушетке. Ни наяву, ни во сне она и представить не могла появления других существ, не сработанных из тонкого фарфора.
Помогать старику! Ну и ну! Инесина делала это великолепно. И днем, и ночью — прежде всего ночью, ибо по ночам он больше всего нуждался в сладостном пристанище, и Инесина прижималась к старику, обещая заботиться о нем и не покидать ни на минуту. Бедный сеньор! Он был милым и уже одной ногой стоял в могиле! Сердце Инесины было тронуто — она росла сиротой и считала, что Бог ниспослал ей отца. Она вела себя, как дочь, даже более того, ведь дочери не проявляют такой интимной заботы, не отдают пыл своей юности, теплый аромат своего тела, в чем дон Фортунато справедливо находил средство от дряхления.
«Во мне один холод, — повторял он, — мне очень холодно, дорогая: после стольких прожитых лет кровь в моих венах заледенела. Я искал тебя, как ищут солнце, и радуюсь тебе, как блаженному огню посреди зимы. Подойди ближе, дай мне руку, иначе я начну дрожать и сразу замерзну. Согрей же меня, Бога ради, больше я ничего не прошу».
Старик кое о чем умалчивал — эту тайну знали только он и английский целитель, к услугам которого он прибег, как к последней соломинке. Дон Фортунато верил, что если его старость соприкоснется со юной, свежей весной Инесины, произойдет таинственный обмен. И если жизненная энергия девушки, ее цветущее здоровье, нетронутый источник ее сил оживят дона Фортунато, ей передадутся его дряхлость, его изможденность, передадутся, когда их дыхание смешается: старик получит живую, пылкую и чистую душу, а девушка могильный туман. Гайосо знал, что Инесина была жертвой, овечкой на закланье, и в жестоком эгоизме последних лет жизни, когда все идет в ход, чтобы продлить существование хоть на несколько часов, не чувствовал ни малейшего сострадания. Он прижимался к Инесине, вбирал ее чистое дыхание, ее ароматный и нежный дух, заключенный в хрустальный флакон зубов; то был последний напиток, благородный и драгоценный, который он покупал и пил, чтобы поддерживать свою жизнь; он чувствовал, что не колебался бы, понадобись для этого надрезать шею Инесины и пить ее кровь. Разве он не заплатил? Инесина принадлежала ему.
Велико было удивление жителей Виламорты, пожалуй, большим, чем в день свадьбы, когда они заметили, что дон Фортунато, который, как все ожидали, на восьмой день брака отдаст Богу душу, стал выглядеть лучше и даже как будто помолодел. Он начал выходить на прогулки, сперва опираясь на руку жены, потом на трость, и с каждым шагом ступал уверенней, а ноги его меньше дрожали. Через два или три месяца после свадьбы он смог посетить казино, а через полгода — о чудо! — уже играл в бильярд, сбросив сюртук, он стал другим человеком. Казалось, ему подтянули кожу, ввели живительные инъекции: со щек сошли глубокие морщины, голова выпрямилась, глаза больше не напоминали глазницы черепа. Врач из Виламорты, известный Тропьесо, повторял с комическим ужасом:
— Будь я проклят, если у нас не завелся один из тех долгожителей, о которых пишут в газетах!
Тот же Тропьесо лечил Инесину в течение долгой, медленно развивавшейся болезни. Она умерла — бедная девушка! — не дожив и до двадцати лет. Угасла от истощения, горячки, всего, в чем наиболее ярко выразилось разрушение организма, отдавшего все свои жизненные силы другому. Племянницу священника ждали пышные похороны и богатый склеп. Дон Фортунато ищет невесту. На сей раз ему придется покинуть город, не то толпа сожжет его дом, а его самого вытащат наружу и забьют до смерти. Такое никто не станет терпеть дважды! И дон Фортунато улыбается, зажав вставными зубами кончик сигары.