Простил ли я Витька? Бог простит… Только руку ему я так и не пожал. Но дети не отвечают за родителей, поэтому двери зала открыты для Игорька.
Ладно, черт с ними, с воспоминаниями. Я устало потёр виски — в голове стучали молоточки. Возраст, однако. То колено стрельнет, то спину потянет, и приступы… врачи давно говорят, что вам, Михал Алексеич, надо бы, мол, отлежаться, прокапаться и пройти диспансеризацию. Только куда там, стоит дать слабину, с радаров пропасть и в больничку залечь (а это тебе не чек-ап для молодых да крепких, меня гиппократы, наверное, недели на две забрали б), и зал у меня, чую, тут же отожмут. Нехорошая ситуация сложилась в последний год, администрация почему-то тянула с продлением срока аренды, а само помещение зала, поговаривали, хотели признать аварийным. Хотя если ремонт капитальный замутить, оно еще сто лет простоит.
И да, администрация в данном случае — как раз мой давний соперник в ринге, Витек. Виктор Самуилович — теперь к нему только по имени-отчеству обращались. Сам же в этом зале пахал, кровь и пот проливал, зал из него человека сделал, не очень хорошего, но сделал, а он собрался пускать его с молотка.
Постояв в опустевшем зале, я бросил взгляд на нашу галерею славы — полосу из портретов ребят, наших воспитанников. В золотые для нас семидесятые секция гремела на весь Союз. Мы с Витькой заподлицо зачищали соперников в нашей весовой, проходились катком по бывалым и не очень.
Взгляд скользнул по фотографии в рамке — чернявый юноша с выпирающей челюстью, бычья шея… Витя Ермолин в те годы был сумасшедшим панчером. Физически мощных кубинцев ломал, как спички. Рядом висела фотография худосочного высокого спортсмена, игровика с кучей медалей на шее. Он смотрел с вызовом — мечтал тогда добраться до самой вершины — Олимпиады-80… это был я. Но 1979 год поставил крест на моей карьере. Сколько воды утекло, но я как сейчас помню злосчастные игры Содружества. Мы возвращались из ГДР, и на выходе из аэропорта нас тормознули менты для рядовой проверки. Я думал, что для рядовой. Когда осматривали мою сумку, нашли валюту. Немного марок. Откуда они там взялись? Да я до сих пор понятия не имею. Хотя нет — имею, к сумке никто не имел доступа, кроме моего тогдашнего соседа по номеру в немецкой гостинице — Витька. Дальше никто разбираться не стал — суд, три года колонии, где я и подорвал здоровье… Переболел тубиком. По итогу отбыл-то всего год и вышел по УДО. Но, вернувшись на ринг, полностью восстановиться так и не смог. Вчистую проиграл Витьку бой за право выхода на первенство Союза. И Олимпиада так и осталась далекой мечтой. Несбыточной для обоих — Витька, увы, проиграл тогда украинцу Савченко, будущему финалисту Игр, и на Олимпиаду тоже не поехал. В том, что это он подложил мне марки, он так и не признался, а я не спрашивал. Но больше некому было…
Я тяжело вздохнул, рубанул по мешку, и тот покачнулся с легкостью, как будто набитый пухом. Я всегда был того типа технарем, который и ударить может как следует.
— Здорово, Мишаня, — донеслось из-за спины.
На пороге зала стоял, прислонившись плечом к косяку, мужчина в строгом деловом костюме. Я почувствовал, как по коже разбегаются мурашки. Мерзкие такие, потому что он мне неприятен…
— Твой сын переодевается, — сухо ответил я. — Сейчас будет.
Я не собирался разговаривать с Витькой, много чести. После последних событий с залом — тем более. Но Витька, очевидно, сегодня решил пообщаться вдруг.
Подошёл к снаряду и пробил по мешку комбинацию, заканчивающуюся ударом по печени. У меня в сердце екнуло. Вот какую трубку мира ты приготовил, Витя. Ведь вот так он когда-то усадил меня на стул, и на третий раунд я так и не смог подняться…
— Как мой пацан? — буднично спросил он, поправляя пиджак и ослабляя галстук.
Несмотря на высокий полет, Витька явно до сих пор не привык к костюму и чувствовал себя в нем не очень уютно.
— Чуточку упорства, и все у него получится, — так же сухо ответил я,
Игорек как раз вышел из раздевалки — и, даже не посмотрев на своего папашу, двинулся к выходу. Витька попытался по-отцовски взъерошить ему волосы, но тот увернулся и поморщился.