Из той комнаты в пустой башне его перевели в собственные покои на следующий же вечер; стражники исчезли с глаз спустя еще один, пусть Леголас и без труда ощущал их присутствие там, за закрытыми дверями.
Но, кажется, теперь ему доверяли настолько, что позволили находиться в комнате в полном одиночестве. Наверняка и здесь без Айнона не обошлось.
Леголас проводит рукой по волосам, пропуская сквозь пальцы спутанные светлые волос ы. Он бросает быстрый взгляд на лежащий на дальней стороне постели гребень, но подняться с подоконника, на котором сидит сейчас, прижав колени к груди и закутавшись в плед, не решается, не желая разрушать атмосферу тепла и покоя.
Айнон. Его бывший наставник, внезапно оказавшийся не такой уж хладнокровной статуей, какой казался раньше. Почему и зачем?
Леголас хмурится, зябко поводя плечами. Он, кажется, знал. Слухи одно время ходили; слишком уж многие об этом говорили, чтобы он сам мог это пропустить. Не поверил, правда, тогда: чересчур непохоже то было на Айнона.
Помнится, говорили, что сын у него был. Леголас еще, чудится, рассмеялся, услышав — сложно было поверить в то, что у Айнона мог быть ребенок. А еще рассказывали, будто мальчик пропал. И что, кажется, умер он. Убил себя сам.
Слышать это было откровенно дико, да и попросту не вязался образ вечно хмурого наставника с представлениями о родителе, плохом ли, хорошем ли - неважно. Дитя ведь может на свет появиться, лишь если и отец, и мать того желают; искренне любят, что важнее.
Леголасу, как ни глупо, сложно было представить, что Айнон действительно мог любить кого вот так. И вообще любить.
Он еще будто бы слышал о том, что жена наставника ушла на Запад, словно бы не сумев оправиться после некого происшествия, оставив мужа. А теперь, как выяснилось, и своего сына.
Осознание этого вызывало смятение. И понимание. Леголас чуть кривиться от очередного укола боли в висках. Они с Айноном никогда не были особо близки; принц был довольно раздражающим ребенком и прекрасно то осознавал; Айнон же предпочитал книги обществу собратьев и прочих живых существ.
Они скорее терпели друг друга, смирившись с тем, что иного не дано; каким-то образом умудрившись даже чуть привязаться эмоционально. Понять причины внезапной выходки наставника не составляло труда, и это успокаивало.
Леголас не хотел бы и дальше метаться в сомнениях, силясь отыскать подвох, понять, в чем здесь может быть выгода для Айнона. Он готов был поверить в попытку наставника привязать его к себе, заручившись невольно появившимся доверием и признательностью.
Принц тихо вздыхает, прислоняясь лбом к холодному стеклу окна. В лучах солнца недавно выпавший снег, пуховым одеялом накрывший лес, отливает перламутром, иногда на мгновение вспыхивая золотыми звездами-кристаллами.
Внутри внезапно зарождается мучительное желание оказаться там, по ту сторону стекла, твердо стоя ногами на покрытой морозными узорами темной земле, чуть припорошенной снегом, полной грудью вдыхая колючий ледяной воздух с тонким ароматом хвои.
И, почему бы ему не последовать этой несомненно бредовой, глупой и легкомысленной, но такой манящей идее?
***
Снег тихо поскрипывает под ногами, ветер бьет в лицо, спутывая волосы, и Леголас чуть улыбается, чувствуя себя впервые за чудовищно долгий срок абсолютно счастливым. Или же, скорее всего, спокойным.
А спокойствие, безмятежность, ощущение полной защищенности - это то, что для него сейчас было настоящим счастьем.
Пробраться мимо стражи удалось на удивление без помех, и Леголас непременно обеспокоился бы: слишком уж легко это вышло у прослывшего безумным принца, которого, к тому же, король приказал ни на миг не оставлять без внимания.
Контроль, неусыпный, всеохватывающий, — именно так отец предпочитал справляться с проблемами в большинстве случаев. Не контроль - так подавление. Или уничтожение.
Леголас устало проводит рукой по лицу, заправляет волосы за ухо и в который раз тихо вздыхает, прежде чем вновь двинуться с места.
Отец. Любимый-ненавистный отец, последний родной эльф во всем мире. Тот, кто стал причиной его… смерти и, кажется, уже дважды тем, кто от нее спас. И тот, кто до сих пор так и не удосужился снизойти до простого разговора, столь необходимого им обоим.
По правде говоря, Леголас даже был рад этому: разговоры он не слишком любил, а от одного воспоминания о любой беседе с отцом, - и том, чем это обычно заканчивалось, - его бросало в жар. Но им нужно поговорить, во что бы в итоге эта затея ни вылилась. Глупо оттягивать неизбежное, а в том, что отец никогда не позволит ему забыть о произошедшем вот так просто, Леголас был точно уверен.
Он на мгновение прикрывает глаза, со свистом втягивая воздух в попытке успокоить беспорядочный рой мыслей в голове. Воздух по-зимнему холоден, странно колюч и отдает еле заметным запахом смолы.
Леголас чуть усмехается мысли, что слишком много времени прошло с последней его зимы, встреченной в достаточно ясном сознании, чтобы заметить смену времен года, и теперь он отчего-то поражается самым обыкновенным вещам.
В детстве он, помнится, не слишком любил зиму. Вечный мороз, колючие шарфы, особой нужды в которых не было, непременно чересчур горячий, обжигающий язык и горло чай, вкус которого терялся за ужасающим жаром, и противный мокрый снег, забивающий глаза и рот.
Не сказать, что Леголас и сейчас проникся к этому времени года особенно теплой любовью - нет, куда уж там; он лишь смог увидеть зимнюю красоту, упускаемую им вида слишком уж часто.
Зима была красива по-настоящему: красивы были морозные узоры, медленно кружащиеся в танце снежинки, стеклянная синеватая корка льда. Леголас не мог не восхищаться этим, пусть и никогда не находил в себе тяги к искусству, столь обычной для большинства своих собратьев.
Из него вышел отвратительный художник, никудышный мастер, да и петь он не слишком любил; про попытки же играть на арфе лучше бы было и не вспоминать. Но это не мешало испытывать ему настоящий, почти сверхъестественный трепет пред чем-то настолько прекрасным и великим.
Не нужно быть творцом, чтобы оценить чужой шедевр; не нужно быть живописцем, чтобы разглядеть мельчайшие детали красивейшей картины, созданной кем-то еще более гениальным, чем Леголас когда-либо мог бы представить.
Эру, валар, майар… Он знал о них все, что знать положено, но углубляться не решался никогда, не желая запутаться. Слишком сложно было уложить в голове нечто настолько… необъятное. Великое.
Леголас хмыкает, рассеянно задавая себе вопрос, как только умудрился дойти до этой темы. Это определенно не то, над чем он хотел бы ломать голову - лучше просто уложить в разуме на ровных полочках общеизвестные и устоявшиеся факты.
Он делает еще несколько шагов вперед, быстрым шагом пересекает пустующую опушку и спокойно выдыхает только вновь очутившись под тяжелыми кронами деревьев. И тут же замирает, ощутив странный укол предчувствия. Он здесь не один.
— Попался, — шепчет до ужаса родной насмешливый голос на ухо.
Леголас вздрагивает, резко разворачиваясь, чтобы спустя миг столкнуться нос к носу с кисло ухмыляющимся отцом. Принц гулко выдыхает, быстро моргает в попытке скрыть изумление.
Отец стоит напротив, сложив руки на груди и склонив голову набок. Трандуил глядит на него со странной смесью раздражения, усталости и безнадежности, и Леголас невольно пятится назад, пораженный столь явным проявлением эмоций — отец будто бы даже не думает о том, что выглядит сейчас до ужасного просто. Он открыт, полностью открыт, и Леголас, как ни старается, не может разглядеть и намека на фальшь.
— Adar nin, — робко произносит Леголас в ответ, не уверенный до конца, позволено ли ему обращаться так к отцу после всего произошедшего.