Именно это в Туилиндэ его когда-то и привлекло. Горько было осознавать, что именно это ее черта характера сейчас может обойтись против него самого.
Храванон раздраженно фыркает и поднимается на ноги. Как раз вовремя для того, чтобы нос к носу столкнуться с Ним.
— Как все прошло? — бесцветный, тихий голос обжигает не хуже раскаленного железа, заставляя его вздрогнуть, сжимая пальцы в кулаки.
Хваранон ненавидел, когда его заставали врасплох, когда замечали тень слабости, скользнувшую по телу, когда кто-то вел себя так, будто он лучше.
Но он ценил и почитал Силу и тех, кто ей обладает, тех, кто способен ее усмирить и подчинить. Король Трандуил был из таких. Принц Леголас — нет. Обладая ей, королевский отпрыск боялся заявить свои права, попытаться отстоять то, что принадлежало ему, в полной мере захватить контроль над Силой.
Он же был в сто крат сильнее короля и принца вместе взятых.
— Я жду ответа. — Янтарно-золотые глаза странно сияют в лучах полуденного солнца, и Хваранону на миг кажется, будто они светятся изнутри каким-то диким, неукротимым пламенем.
— Гэлторн не доставит нам проблем. Он поймет, со временем поймет, — хрипло выдыхает он в ответ, лихорадочно облизывая пересохшие губы.
— Хорошо.
Золотые глаза равнодушно смотрят прямо на него и Хваранон непроизвольно делает два шага назад, ощущая, как какое-то чувство внутри него кричит, просто вопит об опасности, приказывая бежать, бежать сколько есть сил, бежать и прятаться как можно дальше.
— Конец близок, сын Леса, близится закат. Скоро все свершится, и сама смерть преклонит колени пред величием Белого короля, укротившего Жизнь. Конец близок, Хваранон, и тебе пора выбирать сторону.
Тихий шепот отдается шелестом листвы, на краткое мгновение вспыхивают янтарные глаза цвета самого солнца, и Он исчезает с резким порывом холодного зимнего ветра.
========== Глава пятая: Падение ==========
Моменты, которые определяют нашу жизнь, не всегда ясно видны. Они не всегда предупреждают «КРАЙ», и в девяносто девяти процентах случаев там нет ограждающего каната, под который надо поднырнуть, нет черты, которую надо пересечь, нет подписанного кровью договора или официального письма на красивом бланке. Они не всегда растягиваются, переполненные значением.
© Виктория Шваб
Леголас раздраженно фыркнул, сжимая в пальцах перо. Он бросил быстрый взгляд сначала на пергамент, затем на беспристрастное лицо незнакомого ему эльфа, а после - на наполовину пустые песочные часы, чтобы вновь обреченно уставиться на выведенное ровным почерком задание:
18. Раздел риторики, изучающий вопросы произношения речи:
Он был почти уверен, что ответом было жутко занудное слово на «Д». То ли диспозиция, то ли демонстрация.
Последнее было ему смутно знакомо, но Леголас был не до конца уверен, имеет ли здесь место именно тот смысл слова, о котором он сейчас думал. В конце концов, это может быть хоть мемория, или еще что похлеще.
Проклятая, ненавистная ему риторика, туманные обозначения и термины, похожие один на другой, и, как апогей сего кошмара, — неразбериха в голове.
С тихим вздохом Леголас выводит «диспозицию», ставит точку, едва не разрывая пергамент острым кончиком пера, и с глухим ужасом пробегает взглядом по еще сотне вопросов.
Перед глазами плывет, ровные строчки сплетаются в дикую неразбериху, а голову уже привычно сдавливает приступом боли. Он массирует переносицу, рассеянно-обреченно думая короткое: «только не сейчас». Далеко не лучшее время для того, чтобы самым что ни на есть жалким образом корчиться на полу, в который раз срывая голос.
Такого бы ему точно не простили и уж точно — не спустили бы с рук просто так. Лучше не рисковать сейчас, когда каждое мгновение на счету.
Леголас качает головой, прикусывая губу в попытке сдержать глухой стон, готовый сорваться с губ, и вновь обращается к пергаменту.
19. Речевое обращение считается успешным и законченным, если:
«Собеседники достигли согласия» — дрожащей рукой выводит он, стискивая зубы.
Ради первых звезд, это же всего лишь какой-то там тест, а он уже едва ли не умирать собрался! И что за позор?…
Горло душит надрывный приступ смеха и Леголас весело улыбается, чтобы тут же расхохотаться под десятком презрительно-удивленных взглядов. Валар, кажется, он сошел с ума. Вот отец-то рад будет.
— Ваше Высочество, успокойтесь, пожалуйста, — сухо произносит наблюдатель, останавливаясь возле него. — Ваше поведение неуместно.
— Какая жалость, — саркастично тянет Леголас, нарочито сладко усмехаясь. Одно только выражение брезгливости на до тошноты идеальном лице напротив того стоило. — И как, скажите на милость, я это переживу?
Голова взрывается огненной вспышкой боли, пред глазами расходятся круги, а в ушах грохотом гремит колокол.
Каждая клеточка тела отдается режущей судорогой, и Леголасу на мгновение кажется, будто это конец. Слишком сильно, слишком больно, слишком чувственно, просто слишком для него.
Сквозь толстую пелену до него доносится недовольное «Ваше Высочество!», но Леголас лишь давится воздухом, хрипло кашляя и машинально сжимая шею.
Внезапно мутный разум вылавливает тяжелый взгляд ярких синих глаз, странно отливающих золотом в темной глубине.
Он тонет, захлебываясь в будущем гневе океанов, барахтается, бьется, в тщетной попытке вырваться из крепкой хватки; но безуспешно.
А после все проходит.
«Разочарован…», — громко стучит в голове, яростно сияют малахитовые глаза, и Леголас рвано вздыхает — дурман ушел, это закончилось.
— Простите, — слабо улыбается он эльфу, стоящему с деланно равнодушной гримасой. — Боюсь, я немного вышел из себя. Уверяю, подобного более не повторится.
Песочные часы пусты больше чем на треть, перед ним все также лежит незаполненный бланк с вопросами, а на кончике пера почти высохли чернила. И Леголас со вздохом переходит к следующему вопросу, пытаясь утихомирить сердце, бешено бьющееся в груди.
В конце концов, время шло, жизнь продолжалась. А ему стоило поторопиться.
***
Огромные серые глаза, слишком резко выделяющиеся на остром маленьком лице, смеются, и Леголас не может не улыбнуться в ответ задорно пляшущим искоркам в синей глубине.
Венок из полевых цветов на взъерошенных, чуть короче, чем принято, волосах, сполз на лоб, и мальчик фыркает, когда nana целует его в нос, щекоча щеки колючими листочками. Nana.
Его nana. Настоящая, теплая и такая родная. Живая.
Леголас не думает толком, не размышляет на быстро скользнувшей мысли, что-то не так, лишь знает, что это — правильно. Nana рядом, nana счастлива, nana любит его. Снова. И это хорошо.
— Люблю тебя, — хрипло шепчет он, зарываясь носом в золотистые волосы. «Будто солнышко» — кажется, кто-то сказал так о ней, давным-давно. Слишком много лет прошло, чтобы вспоминать подробности.
— И я тебя, милый, — фыркает она, — nana, его nana.
Ее волосы пахнут лесными травами, студеной родниковой водой и горьким пряным вином. Так пахнет дом. Их дом.
Она улыбается. Светло-светло и безумно счастливо. Леголас думает, что она красива, по-настоящему красива, пусть до сих пор он так и не понял толком, что же значит «красота».
Но nana, — его прекрасная, слишком родная и слишком чужая одновременно, — вновь улыбается, так, как умеет только она, и Леголас решает, что это, наверное, и есть красота, его красота. Золотистое солнышко на голове, душистые цветы в спутанных волосах, широкая, правильная улыбка да свет в глубине серых глаз.
— Света не существует, дорогой, помнишь? — качает она головой, в точности угадывая мысли сына. Только у нее во всем мире это и получалось. Всегда. — И тьмы нет. Помнишь?