Заставив себя взглянуть на него, она строго заявила:
— От позорного столба я тебя только спасла, как ты в другое вляпался! Сколько можно? Или ты специально решил господина Джеральда довести, чтобы он убил тебя? Способ самоубийства такой выбрал? Мне тоже собираться надо, а я тобой занимаюсь! И кто ты мне? Сын, что ли? Раб! Такой красивый, а такой…дурак! И скажи на милость, как мне теперь поступить…?
«Дурак» ничего не успел ответить, как тут в дверь постучали, и Констанция с криком: «Я сама заберу» бросилась открывать. Ей вовсе не хотелось, чтобы служанка видела раны невольника. Она вышла, забрала и, проследив, чтобы девушка не заглядывала в комнату, осторожно закрыла дверь. Конни поставила тазик на стол. Намочила одно полотенце, выжила его и подошла к юноше.
— Попробуй мне только сказать своё любимое «я всего лишь…», тут же по шее получишь! Теперь потерпи: будет щипать. Там лимонный сок… Не знаю, можно ли, но у меня нет сейчас возможности придумать что-то другое, — она приложила мокрое, тёплое полотенце к его спине и стала аккуратно протирать раны, ссадины, ожоги, побои, и он даже не вздрогнул, ни раз не застонал.
Она дотрагивалась до него тёплым полотенцем, и по его позвоночнику пробежалось тепло. Лимонный сок щипал раны, но это оказалось не больнее, чем нанесение этих самых ран. Но так ему было неловко! Так стыдно! Она, госпожа, протирает ему израненную спину…! Ах, какой позор! А он боится сказать ей, что это нехорошо, неправильно, что не должны хозяева раны обрабатывать жалким, ничтожным рабам!
Конни было противно… Но не считала, что позорится…. А если вода прольётся на стол, а она вытрет, это тоже позор? Адриан являлся её собственностью, точно такой же, как и этот дом.
— Умница… Ну-вот… А что это у тебя кожа такая светлая?! А? У Даррена намного темнее! И как этого я сразу не замечала?! Ты в мать, что ли?
— Наверное. Мне все говорят, что да.
— Сейчас ещё сухим полотенцем…. Вот так… Не больно? Я осторожно буду, едва ль касаясь… — и быстро закончив, велела: — Вставай! Сколько мы времени потеряли?!
Констанция помогла ему надеть новую рубашку, чтобы ему не было больно из-за ран, и когда она застёгивала пуговицы, он от стыда так и не смог посмотреть на госпожу.
— Все, одевайся дальше! Я сейчас расчёску принесу.
Она вышла и вернулась через минуту. Адриан обернулся к ней, и Конни застыла на пороге. Хозяева всегда велели своим рабам мыться, — и у тех даже имелось специальное место для этого, — поэтому юноша и так никогда в жизни не выглядел, как не опрятный, грязный бродяга, но сейчас…
— Батюшки! Да ты ещё прекраснее, чем раньше! Ну, просто принц! Но… кого же ты мне напоминаешь? Эта осанка, эта манера держаться… Ты как думаешь?
— Не знаю… Может… Может, моего отца?
— Отца?! Да нет! В тебе вдруг внезапно что-то аристократичное появилось… Как у Джеральда… Так, ладно…! Давай расчешемся ещё и пойдём…
На самом деле ей почему-то, наверное, чисто из женского любопытства, хотелось прикоснуться к его волосам, но не находилось повода. Конни было удивительно, почему его кудри лежат вниз, падая на плечи, а ни стоят торчком, как у большинства остальных рабов. Правда, в этом она не созналась ни себе, ни ему. Госпожа усадила юношу на стул и дотронулась до его локонов, саму себя убеждая, что в общем-то нет в этом ничего такого. Волосы Адриана оказались ни такими жёсткими, как, скажем, у Даррена, но и не такими мягкими, как, скажем, у самой Констанции. Она укладывала каждый локон, хотя, нужно признаться, они и так от природы лежали очень красиво. В женщине вдруг будто бы проснулась маленькая девочка, которая мечтает стать парикмахером.
Конни было самой от себя неловко. Ей было стыдно, что так увлеклась, принаряжая раба к походу в гости, вернее, приготавливая его перед тем, как того одолжат на время. Казалось, что на миг её даже унизили этим. Она не должна нянчиться с каким-то жалким, ничтожным невольником! Но если бы они одалживали экипаж, то тоже начищали бы его, украшали, натирали до блеска, чтобы не было стыдно. А чем другая собственность отличается от раба? Так леди себя оправдывала. А дело в том, что Конни никогда не относилась к Адриану как к вещи, скорее, как к человеку, но второго сорта. И вот этого человека второго сорта она так обхаживает, дотрагивается до его отвратительных ран, расчёсывает ему волосы…! Но…леди просто искала оправдания…?
Если Констанция считала, что она тут перед ним унижается, а он этим наслаждается, то глубоко заблуждалась. Адриану, жуть, как было неприятно, стыдно, неловко… Он испытывал такое чувство вины, что описать сложно! И то, что не понимал, за какую вину, его наказали. И то, что леди перед ним едва ли не пляшет, а он видит её унижение, а встать и выйти, не дать ей этого делать, боится. Ему хотелось убежать отсюда, провалиться сквозь землю! Только подумает, что наконец-то всё, и его сейчас отпустят, как госпожа то на раны решит посмотреть, то волосы расчесать! И не факт, что это придётся по душе сэру Джеральду, и что ему, Адриану, за это не влетит.
Конни, в какой раз расчёсывая один и тот же локон, вдруг поймала себя на мысли, что ей… просто по душе это занятие, что не хочет отпускать юношу от себя. И тут женщина с ужасом созналась самой себе, что Адриан ей…нравится. Для полного счастья ещё и ей не хватало в него влюбиться?! Это Геральдина и Эйлин думали, что мать не знает, но она-то заметила, давно заметила, как те реагируют на красивого невольника… Леди понимала, что дочки влюблены в него… А она сама? Неужели и она тоже…? Он был всё-таки, хоть ещё юным, хоть всего лишь рабом, но мужчиной. Чем же их всех так «брал», как выражается Фил? Притягательный, более чем прекрасный, необыкновенный… В него, что же, повлюблялось всё их семейство вплоть до Джеральда?! Кто же выиграет эту странную битву за сердце жалкого раба? Но если у них всех имеется столько разных способов завоевать его, то у него единственное оружие против «завоевателей» — несравненная красота, которая одновременно и защищала от них, и подзадоривала их… Дар и проклятие… Как далеко это зайдёт? И как бы Адриан, как выразился тогда Фил, не стал их яблоком раздора!
Думая об этом, сердце Констанции замирало от страха… В чём дело? Может, это жалость? А может, и правда, и она тоже не устояла перед ним? А если это так, то Конни…изменила Джеральду в мыслях? Это, что же, ей другой мужчина нравится? Ладно, что там смеяться — какой мужчина?! Мальчик! Да нет, быть такого не может! «О, Господи, что же это такое?! Это что же получается?!» — в отчаяние подумала женщина.
— Что? — внезапно переспросил Адриан.
— Я это вслух сказала?
— Да…
— Это я не к тебе, — улыбнулась Конни и взяла его за руку. — Но все, пошли. Нам пора.
— Спасибо вам за всё…
— Да разве я могла так опозориться: отпустить тебя, как оборванца нечёсаного?
Адриан улыбнулся, Конни рассмеялась, и в этот момент открылась дверь. Раздался голос Джеральда:
— Дорогая, ну, что так долго? Ты его усыновила уже?
Глава 15. Управляющий и раб
Джеральд застыл на пороге, не в силах пошевелиться… Во-первых, Адриану очень шёл костюм, «как у господ». Он выглядел просто прекрасно! Как принц, если не сам король! Во-вторых, Констанция держала его за руку! Или это даже, во-первых, а красота юноши — во-вторых?! Мужчина не знал, что сильнее потрясло его: восхищение Адрианом или возмущение поведением жены! Джеральд чуть не задохнулся от ревности! Он-то в шутку «подозревал» свою леди в материнском инстинкте к рабу, а она, похоже, вовсе не в шутку, уделяет ему внимание, отнюдь, ни как ребёнку!
— Это что ещё такое?!
В тот же миг одновременно с его возгласом Адриан соскочил со стула, а Констанция сказала, всё ещё держа юношу за руку:
— Дорогой, а мы всё уже…
Джеральда эта невинная фраза рассердила ещё сильнее, он сорвался с места, подскочил к ним и схватил Адриана за руку, за ту самую, за которую его держала Конни, чуть не вырвав её при этом.