— Будьте уверены, этими убийствами дело не кончится. Мы слишком беззащитны и беспечны.
— Забавно ты рассуждаешь, О’Нил, — обратился безногий к блондину. — По-твоему, выходит, что нечего, мол, инвалидам попадаться Болеутолителю. А так все о’кей?
Все посмотрели в сторону спустившегося лифта, и Тремалис увидел Майка, который поехал к ним мимо стола с прохладительными напитками.
— Майк, захвати-ка мне бутылочку, — попросил самый старший из мужчин. Майк взял пинту кока-колы и только тут заметил Тремалиса.
Бесцеремонно оглядев его с ног до головы, он вдруг сказал, пожалуй, чересчур громко:
— Похоже, что у какого-то белого, что ходит на двух ногах, крепкие нервы. Большой, сильный парень гоняется за калеками в инвалидных колясках, — он по-прежнему вызывающе смотрел прямо на Тремалиса. — Здоровый, видать, мужик, если так уверенно орудует паяльной лампой.
Этот негр теперь напомнил Виктору его мать; глаза у обоих буквально сверлили того, на кого был направлен взгляд. Что ж, значит и здесь он столкнулся с тем же непониманием? Еще одна группа людей, которая не видит его болезни, его недостатка, а потому не признает его равным себе. Он отошел в сторону, отошел от Майка, оставив за спиной голоса, сливавшиеся в общий гул:
— А мне кажется, что выдумка насчет паяльной лампы притянута за уши.
— Это что, твой друг Виктор, а Майк?
— Какой же ты тупой, Чузо, вот что я тебе скажу!
— Майк, ты что меня не слышишь?
Тремалис направился к выходу, продолжая ругать себя, на что он, в самом деле, надеялся, кого хотел одурачить, предполагая, что здесь его поймут? О Господи, ну и кретин же он…
Он так разнервничался, что захотел в туалет. Виктор вошел в дверь с надписью «МУЖЧИНЫ».
Поэтому он не видел, как в дом вошли Американская Мечта и Рив Тауни.
Глава 20
Чрэнсис Мадсен Хейд, сидя в спальне, слушал кассету Бадди Холли и беседовал с Отцом. Точнее, говорил только Хейд, Отец говорить не мог, Отец теперь всегда лишь улыбался, потому что избавился от боли. От своей личной, персональной боли.
Отец всегда улыбался, потому что две трети головы, все что выше нижней губы, у него отсутствовало. Все это растворилось в его Сыне. Вот мое тело, и отдаю его тебе.
— Я чуть не попался, Отец, но все обошлось, — признался Хейд, — Пришлось ШЕ-ВЕ-ЛИТЬ-СЯ, шевелиться. Шевелись, не то проиграешь. Или делай, или слезай с толчка, как ты говорил мне, когда учил играть в покер, помнишь?
Он засмеялся, вспомнив первое очищение, сопровождавшееся опорожнением кишечника. Или делай, или слезай с толчка. Он хихикал от удовольствия, голова приятно кружилась; он сидел здесь в спальне с тем, кого любил. Припомнилось, как выходил из него тот, первый, как… как техасская нефть. Ну что ж, понятно, первый раз он и есть первый.
Из газет он узнал, что те двое первых, которых он не смог переварить, были жуликами. А Отцу жулики не нужны. Да, он совершил ряд ошибок, но он ведь только учится. Даже Иисус делал ошибки.
— Но зато на этот раз я могу плясать от радости, Отец.
Хейд с улыбкой взглянул на распятия, висевшие на стене, изящно украшенные символы любви Сына к своему Отцу. Кресты, на которые когда-то ложилась тень от лохматой головы этого Отца.
— Да, именно плясать. Первая и последняя пляска святого Витта. Потому что этот случай оказался удачным…
Он вновь вспомнил телевизор в баре «Месси» на углу Деймен и Аугусто-бульвар, 20 января 1981 года. Для всех остальных жителей города и страны он стал днем освобождения американских заложников в Иране. Для Хейда — днем, когда Джеффри Ди Муси признался, что по его вине случился пожар, унесший множество жизней однокашников Фрэнсиса.
Теперь уже он почти позабыл вонь гари того пожара. Но вот тухлый запах останков дяди Винса, Отца, переполнял его ноздри. Интересно, подумал он, когда же его немногочисленные соседи по дому начнут жаловаться на запах, и начнут ли вообще?
— Да, этот случай оказался удачным, — повторил он тихо.
Винс Дженсен наверняка подмигнул бы ему в знак одобрения.
Если бы у него остались глаза.
Позднее Хейд с трудом пытался выдавить из себя хоть что-нибудь, утомив свои кишки. Джин, который он пил прямо из бутылки, стекал по подбородку и груди.
Старушка вела праведную жизнь: ни одного ее кусочка он не мог теперь из себя выдавить.
Он сделал еще одну попытку добиться облегчения. Его обширные ягодицы с такой силой надавили на желтоватый унитаз, что, казалось, он вот-вот треснет. Наконец вывалилась миниатюрная колбаска фекалий.