Она подошла к дивану, уложила на подушку заснувшего сына. Он так сжимал ручками огромного улыбающегося мишку, что она оставила игрушку у него.
Макаров смотрел на мальчика и находил все больше общего со своими детскими фотографиями.
— А если я скажу, что не верю тебе?
Леся ответила без промедления:
— Я докажу. Олег родился в мае, а у нас это… было в январе. Вот так.
Зашла в комнату Филипповна:
— Парного молока будете?
— Давно не пил.
— Попейте. У нас заночуете?
— Нет-нет, я вечерним поездом уезжаю.
Леся тоже стала собираться:
— Я провожу.
— Подари мне фотографию Олежки, если можно.
— Конечно. — Она взяла с полки деревянной тумбочки, сработанной, скорее всего, руками отца, темный пакет от фотобумаги. — Здесь все его снимки. Выбирайте любой.
К вокзалу они ехали автобусом, потом шли еще немного пешком по заметенному осенней листвой тротуару.
— В городе я бы тебя не узнал, — признался Олег. — Ты волосы перекрасила. Зачем?
— Седина полезла, — ответила она. — Вот и осветлилась. А вы тоже изменились. У вас что-то с глазами. Они вроде как потухли. Вы в отпуске сейчас, да? Миша говорил, что вы в отпуск собираетесь.
«Она ведь абсолютно ничего не знает, — подумал Макаров. — И ладно, и пусть не знает».
Пришли очень удачно: через пятнадцать минут отправлялся московский.
Олег зашел в вагон, когда объявили отправление. Стал у окна. Поискал глазами Лесю и не нашел. Вынул фотографию, взглянул на знакомое худенькое лицо. Перевернул ее. Там стояла короткая подпись: «Сделана в день, когда тебе, Олежка, исполнилось ровно пять лет. 11 октября 1996 года».
Состав дернулся, тихо поплыл перрон.
Макаров рванулся к выходу. Проводница попробовала было его удержать:
— Куда! Провожающий, что ли? Теперь до следующей остановки здесь сиди! Разобьешься, а я — отвечай, да?
Он взял ее за талию и легонечко отставил в сторону.
— Это я разобьюсь? Смотри!
Он выпрыгнул и замер на асфальте, даже не зашатался.
— Циркач! — крикнула проводница совсем не зло.
— А хрен же! — И он засмеялся, кажется, впервые за многие месяцы.
Вишневый плащик Леси было видно издалека. Он догнал ее и положил руки на плечи. Леся вздрогнула, подняла на него лицо. Оно было мокрым от слез.
— Ты говорила мне неправду.
Она закрыла глаза:
— А зачем вам правда? У вас семья, жена-красавица, а у меня вечно болеющий ребенок. Он родился таким слабым…
— Значит, ты уволилась из войск из-за меня?
— Из-за Олежки. Чтоб он ничего не видел, не знал… Помните, в марте у нас бэтээр в пропасть свалился? Я была, когда ребят из машин вытаскивали. Я ведь уже всего понавидалась, а тут плохо стало. Я поняла, что это уже из-за ребенка. И ушла.
— А я даже не заметил, — сказал Олег с горечью.
— А почему вы должны были заметить? У вас вон сколько людей. Я же получила все, что хотела. Что хотела, понимаете? Ребенка от здорового мужчины.
— Пусть даже от нелюбимого?
— Я любила вас… Послушайте, почему вы не уехали?
— Ну-ка, посмотри внимательно, — попросил он. — У меня глаза не засветились?
Глава 10
— Скажи, — спросила Маша, — ты еще когда-нибудь меня сюда пригласишь?
— Понравилось? — Женька выключил закипевший чайник и стал разливать кипяток по чашечкам из тонкого китайского фарфора.
— Классно! Особенно здорово было, когда ты вчера свечи зажег. Подсвечник необычный такой, наверное, очень старинный, да?
— Не очень.
— Бронзовый?
— Латунный. Из гильз от «зушки», зенитки. Это командиру подарили, когда он на дембель уходил.
Они сидели на кухне за небольшим столиком. Женька — уже в джинсах, свитере, его он напяливал в первую очередь, чтоб не была видна воспаленная рана вместо правой кисти. Маша — в одних нейлоновых, прозрачных трусиках, белые ее красивые груди выделялись на фоне загоревшей смуглой кожи.
— Ладно, хватит о подсвечниках. Тебе что, только подсвечники и понравились, что ли?
Она улыбнулась:
— На комплимент напрашиваешься, да? Ты мне тоже очень понравился. Особенно вначале: как с цепи сорвался. Не успела я порог переступить…
— Ты прости. Долго говел. Война, потом госпиталь…
— А чего же прощать? Тут благодарить надо. Но я ведь, кажется, тоже ничего, а? Стою того, чтоб еще раз в гости пригласить?
Женька долгим задумчивым взглядом посмотрел на нее, потом спросил:
— А ты бы со мной на Дон поехала, а? Только не улыбайся, я серьезно.
Но Маша все-таки так и не стерла улыбку с лица, чуть приподняла ладонями груди: