— А почему я исключение?
— Ну как лупить однорукого?
— Жалеете, значит? — В Женьке опять стала закипать ярость. Он понимал, что она — от бессилия, но не мог остановиться. — Отряд бы мой сюда на вас! Эти душманы в горах ребят наших стреляют, а вы тут с ними якшаетесь, выручку делите! Встречаете их с цветочками! Суки вы! Подождите, наши с войны вернутся, постараются разобраться, что тут происходит.
— Можем и не жалеть, — жестко сказал Шунт. — Твоим вернувшимся наверняка новую работу придумают, они тут не засидятся. А лично тебя… — Что-то вроде жалости мелькнуло, правда, лишь на миг в его глазах. — Я же тебя предупреждал…
Двое в свитерах пошли на него сзади, Шунт, по-прежнему с пистолетом в руке, поднялся из-за стола и тоже шагнул вперед.
Женька уцепился рукой за спинку тяжелого стула, пожалел, что на ногах туфли, а не тяжелые берцы:
— Давай, поганки рамазановские…
Бил он ногами, рукой, кажется, попадал, но уже не видел — глаза заплыли от ударов, залились кровью из рассеченного лба. Потом он перестал и слышать. Звуки отдалялись, отдалялись, и, когда совсем исчезли, наступила такая гнетущая, тяжелая тишина, что Зырянов не выдержал ее и рухнул навзничь, лицом вперед.
Шунт перевернул его ногой. Женька застонал.
— Добить? — услужливо спросил Коленька.
— Нам трупы не нужны. Скажите кладовщику, пусть, как стемнеет, в фургончике отвезет его на свалку. Вот там, в дерьме, пусть и очухается, пусть узнает свое место, дурак.
— А не скопытится до вечера?
— Нет, эта порода живучая.
Женьке снился красивый цветной сон. Лысая гора, что под Бамутом, снилась Женьке. Паша Глазычев приполз оттуда и доложил, где у «духов» окопы полного профиля, где — капонир для «двойки», для бээмпэшки-два, значит. Женька хлопнул прапорщика по плечу: «К Герою представлю!» — «Ачхой с ним, с Героем», — заржал Паша.
И они пошли. Впятером. Жорика Горностаева взяли и двух Славок — Коробейника и Абсаликова. Абсаликов и начал, из РПГ по блиндажу врезал. А остальные «эфки» туда швырнули и вперед, палят из «ксюх» от живота. «Духи» очухаться не успели, побежали.
Тут полковник Макаров откуда ни возьмись. Мать-перемать, почему, мол, самовольничаете, почему без приказа, а сам смеется. Ладно, говорит, награждаю вас, негодяев, почетными грамотами. И протягивает что-то вроде фотографий. Четверым дает, а Абсаликову — нет: «Ты, Славка, женат, тебе нельзя, я тебе лучше свои часы подарю». И отдает «командирские». А Женька на фотографию смотрит — что за хреновина! Саманта Фокс. Макаров подмигивает: «У вас еще женщин не было, так пусть самая лучшая будет». Женька опять на нее глаза дерет — да нет, не Саманта, Маша, из торговой палатки…
— Слышь? Слышь, парень?
— Зырянов разлепляет глаза. Правый открывается, левый не желает. Плохо видно. Ему кажется, что это Горностаев склонился над ним.
— Жорик, а где остальные?
— Меня Володей зовут. Тебя кто интересует? Шунт? Его сегодня уже не будет.
Женьке тяжело сразу прийти в себя, болит, прямо-таки раскалывается голова.
— Из пятерых я один в живых остался, представляешь? Друганы были, мы под гитару все время вместе пели. В Чечне погибли.
Кладовщик помог ему встать:
— Ну вот, а тебя чуть тут не добили.
— Хрен им, я живучий.
— За что они тебя так?
— За идейные разногласия. Взгляды на национальный вопрос не совпали.
— Э, тебе в больницу надо. Или в госпиталь, как у вас принято?
Женька через силу улыбнулся:
— У нас принято сначала задание выполнить, а потом уже лечиться. Не дрейфь, Володя, со мной уже все нормально. Тебе что было велено сделать?
— Да ничего хорошего. На свалку надо было тебя отвезти и там сбросить.
— И куда ты меня повезешь?
— Да куда скажешь. Но сначала пойдем, умоешься. У меня спирт есть, прижжем раны. О, слушай, у тебя свитер разодран, джинсы…
— Обмундирование спишем, другое получим. Лучше скажи, зеркало тут где-нибудь есть?
— Есть, но тебе в него можно не смотреть, все равно себя не узнаешь.
Осторожно смыли с лица кровь, грязь, но выглядеть лучше от этого оно не стало. Пришлось прибегнуть к помощи лейкопластыря, Володиных темных очков. Он же дал Женьке из кипы новеньких джинсов брюки и такую же куртку. Женька, морщась, переоделся.
— Может, коньяку тебе граммов пятьдесят налить?
— Давай, раз промедола нет.
— А что это — промедол?
— Первое лекарство, когда пуля тебя зацепит. Ладно, поехали.
— Куда?
— В таком виде — только по женщинам.
— Нет, я серьезно.
— И я серьезно. Подбрось меня к одному киоску и там подожди пару минут, если можешь. Есть у меня подружка, медик, между прочим, авось не откажется от такого пациента. Ты нас тогда до одного дома добросишь…