Выбрать главу

Хотя в воспоминаниях Беринга об укрощении псов лицо этого человека имело вполне определенные черты, они тоже все больше становились чертами библейского героя, которого он видел в благочестивых календарях кузнечихи, — непобедимого царя, что голыми руками прикончил льва и изгнал своих врагов, златошлемных филистимлян , в пустыню, обрекши их на погибель.

Образ этого библейского воина стоял и перед внутренним взором двадцатитрехлетнего Беринга, когда он утром, перед корабельным крещением, вышел за ворота и узнал разбитую машину, перекрывшую поворот на «Бельвю». Собачий Король на боевой колеснице. Собачий Король после битвы. Король в разбитой своей колеснице.

Для многочисленных зевак, шедших этим холодным и снежным майским утром к Бельвюской бухте поглазеть, как будут спускать на воду «Спящую гречанку», — для зевак искореженный «студебекер» был лишним праздничным развлечением. Автомобильная катастрофа в стране конных телег, тачек и пешеходов! Ярмарочная сенсация! Окутанный облачками пара от собственных проклятий, управляющий каменоломней стоял рядом с разбитой машиной, порой пинал увязшие в грязи колеса, но о помощи не просил. Приозерное население толпилось поодаль, обсуждая его беду, одни злорадствовали, другие снисходительно и громко осведомлялись, как он изволил доехать, и раздавали ненужные советы. Но поскольку для любимца Армии никто ничего не делал без особого его распоряжения, Амбрас так и стоял один возле разбитой машины.

Он отогнул от переднего колеса рваное крыло и раза два-три тщетно попробовал запустить мотор, и вот тут-то Беринг, поддавшись магнетизму удивительной машины там, на берегу, снова взнуздал лошадь. Грязный после падения, морщась от боли, он взгромоздился на неоседланного битюга и погнал вниз по снежному склону, к озеру.

Собачий Король как раз вышиб из рамы бокового окна застрявшие осколки, когда на него упала тень всадника. Беринг нагнулся к Амбрасу с высоты взмыленной лошади — словно к батраку. Впервые он посмотрел управляющему в лицо.

— Я могу вам помочь. — В холодном воздухе голос его прозвучал пискливо и хрипло. Он даже поневоле сглотнул.

— Помочь? — спрашивает Собачий Король, выпрямляется и пристально глядит на него, и Берингу ни с того ни с сего кажется, будто управляющий каменоломней и главный моорский судья смотрит не куда-нибудь, а на его руку, в которой он тогда держал пистолет. Только на эту руку, которой он убил исчезнувшую жертву.

— Помочь? Этой вот конягой? — спрашивает Амбрас. Куртка у него порвана, один рукав мокрый от крови.

— Этой вот конягой, лошадью моей... лошадью и инструментом. Машина будет на ходу, я ее отремонтирую.

— Ты?

— Да, я, — говорит Беринг, не зная, как положено говорить с Королем, и не спешиваясь.

— Ты кто — торговец металлоломом или чернокнижник?

— Нет... я... растерянно бормочет Беринг. И вдруг откуда-то из дальней дали к нему прилетает слово, которого он никогда не слышал, но читал в кузнечихиных календарях: — Нет, ваше превосходительство , я кузнец.

ГЛАВА 9

Большой ремонт

И Собачий Король, и моорский кузнец не были в тот день на «крещении» парохода, спуске со стапеля и празднике. Не видели, как были выбиты последние подпоры, как судно с шумом съехало в воду, окруженное тучами сверкающих снежинок. Нос его круто ушел в глубину — мощная волна оплеснула палубу и сорвала с планширя два спасательных круга и несколько цветочных гирлянд. Пароход угрожающе завалился сперва на один борт — в сторону гор и Слепого берега, потом на другой — в сторону черной от людей пристани, но мало-помалу, точно колыбель, которую слишком резко качнули, все же выровнялся и наконец спокойно замер на волнах перед развалинами гостиницы «Бельвю».

Только теперь моорский секретарь разбил о форштевень бутылку вина. В сумятице, возникшей, когда судно так внезапно с шумом плюхнулось в воду, он чуть было про нее не забыл, думая лишь о том, что надо подать знак, махнуть рукой! А знака этого никто ждать не стал. И он громко выкрикнул новое имя колосса — с тем же опозданием, с каким теперь духовой оркестр на зачаленном понтоне заиграл что-то трескучее, а праздничная толпа на берегу грянула «браво!». Имя было давно знакомое, канувшее на дно, наконец-то вновь поднявшееся из пучины — и тотчас вновь утонувшее в шуме ликования.

— Нарекаю тебя... — крикнул секретарь, тщетно стараясь перекрыть оглушительный рев, закашлялся от натуги, начал еще раз и в конце концов пропел формулу «крещения» хилым, сухим, как бумага, голосом, которого и вовсе никто не услышал: — Нарекаю тебя именем «Спящая гречанка» .

Снег, осыпавшийся со скамей, надстроек и палуб, плавал в бухте как мимолетное воспоминание о льдинах и, пока народ ликовал, мало-помалу превращался в мшисто-зеленую воду. На причале пел хор и выступали ораторы, там поднимали флаги и за неимением фейерверка пускали сигнальные ракеты, а тем временем подул порывистый теплый ветер, наполнил бухту рябью иссиня-черных теней, растопил снег на болотистых лугах, на склонах холмов, обнажив великую топь.

Беринг и Амбрас, конечно, видели в эти часы огненные шары ракет, а вот хоровую и оркестровую музыку ветер доносил до них через камыши только обрывками искаженных звуков. Среди пассажиров, которые хлынули на пароход, не было ни Собачьего Короля, ни кузнеца — напрасно встревоженный распорядитель, заметив отсутствие одного из почетных гостей, расспрашивал о нем на причале и на палубе. В конце концов «Спящая гречанка» с множеством людей на борту вышла в свой первый прогулочный рейс без Амбраса.

Отсутствие Беринга никому в глаза не бросилось, ведь он не был приглашен. Но то, что управляющий каменоломней и главный моорский судья не появился на этом величайшей из послевоенных праздников, породило множество кривотолков как на берегу, так и на борту парохода: Собачий-то Король после аварии лежит в моорском лазарете искалеченный, с легкими повреждениями, с тяжелыми увечьями, при смерти, уже сыграл в ящик, одной собакой меньше, невелика потеря...

Что? Помер? Этот — и помер? Да никогда. Таким, как он, даже конец света нипочем, из любой передряги вывернутся, разве что пару ссадин на физиономии заработают, в худшем случае, но каменной их неприступности это не поколеблет.

Этот? Наверняка торчит со своим биноклем где-нибудь в скалах, читает по губам и берет на заметку каждого, кто о нем рассуждает...

Место Амбраса на верхней палубе «Спящей гречанки», за столом, на котором резвился ветер, так и осталось пустым. Никто из гостей не дерзнул занять его. Одно блюдо сменяло другое, остывало на предназначенной ему тарелке и, нетронутое, вновь исчезало: свекольник, перловая каша и сырники, свинина, рубцы, маринованный в уксусе лещ-слепыш, копченые поросячьи пятачки в желе и даже тушеные, фаршированные рублеными грецкими орехами калифорнийские персики с расформированного армейского склада... все это, исходя паром и аппетитными запахами, остывало на зависть гостям перед стулом Собачьего Короля и, провожаемое долгими жадными взглядами, вновь отправлялось на камбуз, в горшки и кастрюли.

А тем временем двое отсутствующих, голодные и злые, выбиваясь из сил, затаскивали разбитый «студебекер» на Кузнечный холм. Беринг уже давно ругал себя за то, что поехал на берег. Собачий Король принял помощь без слова благодарности — и теперь, под яростные командные окрики этого превосходительства , Беринг в кровь обдирал ладони о шершавый буксирный канат. И с натугой, точно подневольный работяга, толкал амбрасовскую машину в гору, к своему дому. И не рискнул возмутиться, когда Амбрас выдернул у него из-за голенища кнут и начал охаживать лошадь, его, Берингову, лошадь!