Вот что она не умела — так это сосать член. Стрелять из ружья по перепелкам — пожалуйста, а отсосать мой член — ни-ни. «Извини меня, — говорила Салли. — Я не хотела тебя так расстраивать, но сделать то, о чем ты просишь, я не могу.» Я не должен воспринимать это как личное оскорбление, потому что дело вовсе не во мне… Не во мне? Хрена с два, девушка! Да, меня приводило в ярость именно то, что она подвергает меня дискриминации! Мой папа не смог подняться по служебной лестнице в «Бостон энд Нортистерн» именно по той же причине, по которой Салли Молсби отказывается опуститься передо мной на колени и отсосать мой член! Где же справедливость? Где Антидискриминационная Лига Бнай Брит?
— Тогда я тебя полижу, — говорю я.
Странница пожимает плечами и отвечает вежливо:
— Ты можешь этого не делать… Если ты не хочешь…
— Но я хочу! Причем тут «можешь»? Я хочу!
— А я — нет, — отвечает Салли.
— Но почему?
— Потому что. Не хочу.
— Черт подери, Сара, что за детский лепет — «потому что»?! В чем дело?
— Я… я просто не хочу этого делать. Вот и все.
— Ну, что ж, начнем все сначала. Почему?
— Алекс, я не могу. Просто не могу.
— Ну назови мне хоть одну причину!
— Прекрати, пожалуйста, — отвечает она, зная о своих правах. — Я не обязана ничего тебе объяснять.
«Не обязана ничего объяснять!» Да мне и без того все ясно: я не хочу сосать твой член потому, что ты не умеешь ставить паруса, ты понятия не имеешь о том, что такое кливер, у тебя никогда не было фрака, и ты не умеешь танцевать котильон… Да, сэр, если бы я был блондинистым гоем в розовом жокейском наряде и в стодолларовых охотничьих ботинках, то не сомневайтесь — она сосала бы мой член как миленькая.
Я ошибся. Три месяца я пригибал ее голову к моему члену (сталкиваясь с неожиданно стойким сопротивлением. Моя милая возлюбленная оказалась упрямой, как черт), три месяца я обрушивал на нее аргументы, три месяца я по ночам тащил ее за уши к моему члену, — и вдруг, однажды вечером, когда мы слушали концерт Будапештского струнного квартета в Библиотеке Конгресса (на концерт меня пригласила Странница. Исполняли Моцарта), и раздались заключительные аккорды квинтета для кларнета и струнных, — в этот драматический момент раскрасневшаяся Салли вдруг схватила меня за руку. Концерт закончился, мы поехали к ней, забрались в постель, и тут она вдруг заявляет:
— Алекс, я сделаю это… — Что?
Но она уже забралась под одеяло и прильнула к моему члену. Она сосала мой член! Если можно так выразиться…
Потому что она просто взяла мой член в рот и держала его во рту ровно минуту — как градусник, доктор! Я отбросил прочь одеяло: ощущать я почти ничего не ощущал, но ведь нельзя было упустить историческое зрелище! Только Салли, оказывается, уже отработала свою смену. Она вытащила мой член из своего рта, и теперь он торчал у ее щеки, словно переключатель коробки передач в ее «Хиллмен-Минксе». А по щекам Салли катились слезы.
— Я сделала это, — провозгласила она.
— Салли, Сара, пожалуйста… Не надо плакать.
— Но я сделала это, Алекс.
— Ты хочешь сказать, — осторожно спросил я, — что это… все?
— Ты хочешь, — ахнула она, — чего-то еще?
— Ну… если честно… вообще-то я ожидал чего-то большего. Салли, ты не останешься без вознаграждения, клянусь! Понимаешь, о чем я говорю?
— Но он стал такой большой. Я задохнусь.
ЕВРЕЙ ЗАДУШИЛ ДЕБЮТАНТКУ ЧЛЕНОМ. Выпускница Вассарского пансиона умерла в Джорджтауне от удушья, подавившись членом юриста…
— Если ты будешь дышать, то не задохнешься.
— Я задохнусь. Я поперхнусь…
— Сара, лучшим способом профилактики асфиксии является дыхание. Просто дыши, и больше тебе ничего не; надо делать. Почти.
Ей-Богу, она старалась. Но тут же начинала давиться.
— Я же тебе говорила, — стонала Салли.
— Но ты не дышала!
— Как я могу дышать, когда у меня во рту твой…
— А ты дыши носом. Представь себе, что ты плывешь.
— Но я же не плыву…
— ПРЕДСТАВЬ себе, что ты плывешь!
Она представила, но уже через несколько секунд вынырнула на поверхность, давясь кашлем и слезами. Тогда я сжал ее в своих объятиях (хорошая моя девочка! Моцарт вдохновил ее на сосание члена Алекса! О, Наташа Ростова из «Войны и мира»! Нежная юная графиня!) Я баюкал ее, я смешил ее, я ласкал ее, я впервые сказал: «И я тебя люблю, крошка!», но конечно же, уже со всей ясностью осознавал, что несмотря на все достоинства Салли — несмотря на ее красоту, грациозность, преданность и место в американской истории, — в сердце моем не осталось места для любви к Страннице. Ее хрупкость невыносима. Ее достижения вызывают во мне ревность. Я зол на ее семью. Нет, ни о какой любви не может быть и речи.