«Что же ты творишь? — продолжаю я корить себя пос-л. е того, как поспешно прячу в карман записку (завтра разорву, на клочки). — Совершаешь страшную ошибку… Послушай, ты же снял ее прямо на улице! Она же отсосала у тебя, даже не удосужившись узнать твое имя! Она торговала своей задницей в Лас-Вегасе! А может, и еще где-нибудь! Ты посмотри на нее — шлюха шлюхой! Шлюха заместителя председателя комиссии по обеспечению равных возможностей! Ты живешь как во сне! Твое общение с ней — страшная ошибка! Бессмысленное занятие! Пустая грата времени и сил!»
— Тебя что-то беспокоит, парень? — спрашивает меня Мартышка в такси.
— Нет.
— Тебе не нравится, как я выгляжу?
— Ты выглядишь чудовищно!
— Водитель! В «Пек энд Пек»!
— Заткнись. В «Грейси Меншн», шеф.
— Алекс, я получу смертельную дозу радиации — не смотри на меня так!
— Я не смотрю на тебя «так»! Я вообще ни слова не сказал!
— Твои черные еврейские глаза выдают все твои мысли, приятель. Тутти.[5]
— Успокойся, Мартышка.
— Сам успокойся!
— Я спокоен! — отвечаю я. Однако решимости моей хватает еще примерно на минуту, и я говорю: — Только, ради Бога, не вздумай разговаривать о пизде с Мэри Линдси!
— Что?!
— Что слышала! Когда мы войдем туда, не вздумай рассказывать о своей пизде первому встречному! Не хватай Большого Джона за шланг, пока мы не пробудем там, но крайней мере, полчаса, ладно?
В этот момент водитель вдруг издает звук, похожий на скрип тормозов. Мартышка в ярости отодвигается от меня и начинает дергать заднюю дверцу:
— Я буду говорить, что захочу, делать, что захочу, и надевать, что захочу! У нас свободная страна, хрен жидовский!
Вам бы видеть тогда, как посмотрел на нас шофер, высаживая из такси. Оказывается, его звали Менни Шапиро.
— Буржуи сраные! — кричит он. — Шлюха нацистская!
И газанув так, что в воздухе сразу повисает запах паленой резины, исчезает за поворотом.
emp
С садовой скамейки, на которой мы сидим, отлично виден ярко освещенный вход в «Грейси Меншн»; одна за другой подъезжают машины с приглашенными на прием членами новой администрации. А я сижу, глажу ее руку, целую ее в лоб, прошу ее не плакать. Это я во всем виноват. Да-да, я хрен жидовский, прости меня, Прости, прости, прости…
— …все время ко мне придираешься — даже во взгляде твоем сплошные придирки, Алекс! Когда ты приходишь вечером… Алекс, я весь день думаю только о тебе, я умираю без тебя! И вот ты приходишь, я открываю дверь — и твои чертовы глаза сразу начинают выискивать, что во мне не так! А если я вдруг имею неосторожность открыть рот, то у тебя на лице сразу появляется это ужасное выражение! Понимаешь, я не припомню минуты, когда бы на твоем лице не было написано: «Сейчас эта глупая пизда сморозит очередную ахинею!» Я говорю: «Без пяти семь», а ты думаешь: «Боже, как она глупа!». Видишь ли, Алекс, я не безмозглая, и я не пизда! Да, я не заканчивала этот! вонючий Гарвард, но я не безмозглая пизда! И не смей мне больше указывать, как я должна вести себя при каких-то Линдси! Да кто они такие, эти Линдси?! Какой-то чертов мэр и его жена! Мэр хренов! Если ты забыл, то могу напомнить: я была замужем за одним из богатейших людей Франции уже в восемнадцать лет — я обедала с Али-Ханом, когда ты в своем вонючем Ньюарке щекотал пипки своих еврейских подружек!
Это и есть, по твоему мнению, любовный роман, спрашивает Мартышка, всхлипывая. Когда обращаешься с женщиной как с прокаженной?
«Значит, это не любовный роман, — хочется сказать мне. — Значит, это ошибка. Значит, нам надо разойтись и не мучиться!» Но я промолчал. Я промолчал, потому что боялся: вдруг она покончит с собой? Разве пятью минутами раньше она не пыталась выпрыгнуть из машины? Допустим, я сказал бы ей:
— Мартышка, так-то и так-то…
Кто бы ее остановил тогда? Она бы утопилась в Ист Ривер! Поверьте мне, доктор, такой исход был действительно возможен — именно поэтому я и не сказал ей ничего. Зато ее словно прорвало. Она повисла у меня на шее и принялась шептать:
— Я люблю тебя, Алекс! Я обожаю тебя! Я тебя боготворю! Пожалуйста, не бросай меня! Потому что я не переживу этого! Ты лучший из всех встреченных мною мужчин, женщин и детей! О, Прорывчик, ты такой умный, и у тебя такой большой член! Я люблю тебя!
А потом она зарылась париком в мои колени и принялась расстегивать мою ширинку. И это в двухстах метрах от дворца Линдси!
— Мартышка, не надо, — умолял я ее, когда она яростно дергала непослушную «молнию» моих черных брюк. — Тут полно переодетых полицейских! Они сейчас поволокут нас в участок за нарушение общественного порядка… Мартышка, полиция!
— Это тебе померещилось, — шепчет Мартышка, одними губами, оторвав на мгновение взгляд от моей расстегнутой ширинки.
А потом зарывается в мои штаны, словно маленький пушистый зверек в поисках своей норки. И отсасывает мой член своим восхитительным ртом.
На званом ужине я подслушал, как она рассказывала мэру о себе. Днем она, оказывается, демонстрирует одежду, а по вечерам берет уроки у Хантера. Ни слова о своей пизде, как я ее и просил. На следующий день она действительно отправляется к Хантеру, и, к моему удивлению, в тот же вечер показывает мне анкету, которую ей выдали в приемной комиссии. Я умолял ее заполнить этот бланк. И она, конечно, не заполнила его, вернее, заполнила одну графу. Возраст — 29.
emp
Вот одна из школьных фантазий Мартышки. Вот о чем она грезила, пока ее одноклассники учились читать и писать:
Вокруг огромного стола сидят, замерев словно по команде «смирно», все мальчики Западной Виргинии, которые хотят учиться в Уэст-Пойнте. Под столом же стоит на четвереньках голышом наша застенчивая неграмотная ученица. По комнате ходит, постукивая тросточкой, полковник из Уэст-Пойнта и внимательно всматривается в мальчишечьи лица. Тем временем наша Мэри-Джейн Рид расстегивает за столом ширинки кандидатов и по очереди дрочит каждого из них. Принятым в военную академию будет считаться тот из кандидатов, который сумеет сохранить выправку и невозмутимость, кончая в рот маленькой Мэри-Джейн.
emp
Десять месяцев. Поразительно. Ибо в течение этих десяти месяцев я каждый день — если не каждый час — спрашивал себя:
— Зачем тебе эта связь? Зачем тебе эта женщина? Эта вульгарная, противная самой себе, сбитая с толку, потерянная, измученная…
И так далее. Список эпитетов был бесконечным. Я постоянно его просматривал и обновлял. Когда я вспоминал о том, с какой легкостью снял ее на улице (величайший сексуальный триумф в моей жизни) — я просто стонал от омерзения. Как я могу сохранять отношения с женщиной, чей образ мыслей, чьи суждения и чье поведение противны мне? С женщиной, которая ежедневно заставляет меня взрываться от возмущения и раздражаться многочасовыми нотациями! И проповедями! Господи, я превращаюсь в школьного учителя. Взять, к примеру, эти итальянские мокасины, которые она подарила мне на день рождения. Какую лекцию я ей тогда прочел!
— Слушай, — говорю я Мартышке, когда мы заходим в магазин за покупками. — Даю тебе один маленький совет: когда ты собираешься провести столь простое действие, как например, оплата покупок, — так вот, когда ты платишь деньги в кассу, то вовсе не обязательно сверкать пиздой на всех подряд. Понятно?
— Чем сверкать? Кто это сверкает? И чем?
— Ты, Мэри-Джейн! Ты сверкаешь своими интимными местами!
— Ничего подобного!
— Ради Бога! Всякий раз, когда ты встаешь или садишься, мне кажется, что ты сейчас уткнешься пиздой прямо в нос продавцу.
— Гос-споди, но мне нужно вставать и садиться, правда?
— Но не так, будто ты садишься на лошадь или слезаешь с нее!
— Слушай, я не понимаю, чего ты нервничаешь — этот продавец все равно педик.
— Я «нервничаю» потому, что твою пизду видело столько людей, сколько не собирается даже на представления Хартли и Бринкли! Не пора ли тебе завязывать со сценой, а? Я ругаюсь, а сам думаю про себя: «Помолчи лучше, парень! Если тебе нужна леди вместо пизды, то найди себе леди. Кто тебя держит?»
В этом городе полно женщин, абсолютно не похожих на мисс Мэри-Джейн Рид. Многообещающих, необъезженных, неиспорченных молодых женщин — пышущих здоровьем. Я это знаю наверняка, потому что именно такими были предшественницы Мартышки. Только меня и они не устраивали. Тоже не то. Поверьте мне, Шпильфогель! Я бывал там, я пытался: ел их запеканки, брился в их ванных комнатах, у меня были вторые ключи от их дверей и собственные полочки в их домашних аптечках. Я даже знался с их котами и кошечками, которых звали Спиноза, Клитемнестра, Кандид и просто Кот. Да-да, это были умные и эрудированные девочки, удачливые в сексуальных похождениях выпускницы престижнейших колледжей — свежие, образованные, гордые, уверенные в себе, хорошо воспитанные молодые женщины — служащие и лаборантки, учительницы и корректоры… Женщины, в присутствии которых мне не приходилось краснеть, которых не надо было чему-то учить, которых не надо было спасать, которым я не должен был заменять отца и мать… И все равно — не то.