И в стороны от их пути по таежным иргисам ползли вести о них. Ползла о них молва.
Как оно ползет в тайге? По остриям елей? По кованым льдам речек? По тундровым перевалам? По хребтам, по боркам?
Никто не знает. Но она ползет...
23.
Многими путями приходит судьба. Не все ли равно — каким?
К поручику Канабеевскому она пришла самым петлистым, самым непрямым путем.
В тихий полдень, когда теплели солнцем оцелованные льды в окнах, вошла к Канабеевскому Макариха и громко спросила:
— Не спишь, Ачеслав Петрович?
— Нет, — недовольно ответил поручик. Лежал он на постели и поглядывал в окна.
— Там тебя спрашивают! — ухмыльнулась Устинья Николаевна.
— Кто еще?
— Сродственница твоя!.. — зло хихикнула Макариха...
— Кто?!
— Да Кокориха, Стешкина мать!
— Ну, чего ей еще надо! — рассердился Канабеевский и слез с постели. — Какого чорта ей надо, спрашиваю я?
— А ты ее самую спроси! — огрызнулась Устинья Николаевна и, повернувшись к двери, крикнула:
— Пелагея! заходи!..
Дверь медленно отворилась, через порог перековыльнула закутанная фигура. Рядом с Устиньей Николаевной встала она; поклонилась и, не подымая головы, гнусаво поздоровалась:
— Здравствуй-ка, господин! Добро ли живешь?
Устинья Николаевна отодвинулась в сторону. Вошедшая разогнулась, подняла голову. Канабеевский взглянул на нее и увидел, рассмотрел лицо. Еще не понимая причины, не осознавая ее, он почувствовал внезапную тревогу. Он поддался ближе к той, пришедшей, — и вот ясно встало перед ним старое, закутанное платком лицо, на котором остро поблескивают еще невыцветшие глаза и под ними плоское провалище маленького носа.
— Ты кто? — колыхнулся поручик и белые пятна вспыхнули на его щеках. — Ты кто?..
Безносое лицо широко расползлось, улыбка оскалила выкрошившиеся зубы:
— Да я, господин, Степанидина родительница... Кокорихой по-здешнему прозываюсь...
Канабеевский, белея и вздрагивая, поднял трясущуюся руку к голове, провел пальцами по волосам:
— А нос?.. — нелепо сказал он. — Нос у тебя... Ты давно больна?..
Торопясь ответить, толкнулась сбоку Устинья Николаевна и готовно-охотливо:
— И-и, батюшка! Давненько! Это у них вся родова таковская! Порча у них семейная...
Канабеевский сжал руку в кулак, потряс им, и вскипев яростью, крикнул:
— Пошла!.. Уходи!.. Слышишь? Не твое дело! Не твое дело!..
Устинья Николаевна сжалась, вперевалку кинулась к двери, с шумом захлопнула ее за собою.
Кокориха двинулась было за нею, но Канабеевский ухватил ее за плечо.
— Ты останься... — сказал он. — Я с тобой поговорю!..
Старуха, съежившись, осталась. Втянула голову в плечи, словно обороняясь от удара.
Канабеевский тяжело перевел дух и уставился на Кокориху. Сдерживая дрожь ярости и страха в своем голосе, он приглушенно спросил:
— Ты, гадина... вот что. Девка-то твоя, стерва эта, тоже больная? А?
Кокориха еще глубже втянула голову в плечи.
— Батюшка, господин родненький! Не известна я этому!.. Ей богу, не известна!..
— Ты не юли! — визгливо крикнул Канабеевский. — Говори правду! Правду!..
— Я почем знаю! — забормотала старуха и отодвинулась в сторону. — Ранние-то дети у меня с малолетству болезнью этой выказывались, А Степанида, сам знаешь, — чистенькая, как стеклышко... Не надо бы, чтоб порченая была...
— Не надо!? — передразнил поручик. — У-у, гнилье поганое!... Сволочи паршивые! Убить вас за это мало!.. раздавить!..
Поручик снова вытянул руку, скрючил пальцы и медленно, судорожно сжал их:
— Задушить вас, сволочей, мало!..
Кокориха виновато поморгала глазами и всхлипнула:
— Не виновата я, господин! Ей-богу, ни в чем не виновата!.. Сама от добрых людей попользовалась...
— Не виновата?! А та, сука-то твоя, она почему молчала? Она как смела скрывать?..
Старуха ухватила конец головного платка и стала молча вытирать плачущие глаза.
Тяжело поглядев на нее, поручик вдруг странно успокоился.
— Вот что, — ровно сказал он. — Запомни: если попортила мне здоровье твоя сволочь, если заразила меня — убью ее. Из нагана пристрелю!.. Как собаку!..
— Господи! — охнула Кокориха, испуганно подымая глаза на поручика. Но, встретив тяжелый, мрачный взгляд, нагнула голову, заплакала:
— Господи! Беда какая!..
24.
Извилистым, непрямым путем шла к Канабеевскому его судьба.
В тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году, объезжая зимою свой округ, заседатель Веденяпин остановился в селе Бело-Ключинском. Заседатель был толстый, фельдфебелистый, обжорлый мужчина. Он любил много покушать, тужурка на груди и на рукавах была у него всегда засалена. Заплывшие глазки его поглядывали на мир сонно и равнодушно. С Веденяпиным ехали письмоводитель и урядник. А заодно вместе с ними увязался купец Суздалев, много лет ведший меновую торговлю в этих краях.