— Припёрся, чушка, — шаткая походка не предвещала ничего хорошего. Артур застыл, с трудом открывая рот без слов. Жалость смешалась с отвращением. Резкий диссонанс ударил по психике и ногам, не желающим отходить. Что такое? Настолько ненавистно, что хочется помочь? Аксёнов схватил Зимина за грудки и вжал в стену, другой рукой прижимая осколок из кармана к горлу. Кусок бывшей футболки медленно предательски сползал, оголяя острые грани. Страх преодолел ступор.
— Что ты делаешь?! Отпусти меня! — он взволнованно сжимал одежду коллеги, стараясь не двигаться, чтобы не вскрыться самостоятельно.
— И чё ты сделаешь? Состроишь из себя невинного?! Побежишь к мамке?!
Глаза прижатого невольно заслезились. Однако неуверенность исчезла. Рука с силой сжала чужое плечо, и это отразилось на мимике её владельца.
— Не смей ничего говорить про мою маму! Я не дам её обижать даже на словах! Оскорбляешь меня — оскорбляй, как мужчина. Хватит переходить на мою семью!
Прохор сдвинул брови сильнее. Непонимание происходящего билось уже в висках, растекаясь невидимой кровью от холодной пули. Как ребёнок. Защищает мать, которая явно того не заслуживает. Или заслуживает?
— Ха-ха! От подола не оторвался что ли? Молоко вытри с губ, не дососал видимо. Мать он свою защищает. Себя защити, защитник хренов!
— Да что ты себе позволяешь! — Зимин напряг шею, не чувствуя, как по ней потекли капли крови от лёгкой царапины. Осколок до сих пор соприкасался с кожей. — Я умею любить, и я храню то, что люблю! Удивлён? А ты?! Любишь ли ты?! Ты умрёшь один! И никто не будет тебя защищать!
Рука с осколком дрогнула. Гроза воспоминаний ударила куда-то в область груди, перекрывая дыхание. Артур заметил потерянность и улизнул от опасности, побежав тут же к двери. Что-то внутри ныло и желало помочь, но страх в этот раз был выше.
— Больной!!!
Аксёнов с досадой посмотрел на осколок в руке. Больно. Как ему удалось ударить так метко и так глубоко? Без силы, без сопротивления. Слова имеют вес. Под ними ломаются несокрушимые мосты, а люди подавно. Значит физическое насилие не имеет никакого смысла? Или он просто слабый. Слабак? Прохор сжал осколок в руке, прорезая легкодоступные ткани. На лице выражались боль и отчаяние. Это ли судьба, к которой ему пришлось стремиться? «Жалкий. Жалкий. Жалкий.», — нескончаемые голоса в голове перекрывали другие мысли. Словно в бреду, мужчина поднёс осколок к горлу, собираясь вспороть его прямо здесь и сейчас. Если алкоголь не спасает, то кто ещё на это способен? Смысла жить остаётся всё меньше. Всё ли успел сделать, о чём мечтал в детстве? Мальчик хотел силу. Однако вряд ли он загадывал стать своим же отцом.
— Если ты хочешь вскрыться, то давай хотя бы вне моего алкомаркета? — Пётр посмотрел на всю картину в целом, и в его глазах проскользнуло наигранное сожаление. Незнакомое чувство, необходимое в нужные моменты. Для чего оно людям? Прохор застыл, внезапно открыв глаза. Низвергнули зло, туманящий рассудок. Бред превратился в настоящее мучение. Разум создал фантомную боль, заставляя признать падшесть. Встать на колени. Склонить голову. Мужчина застонал от сильной боли в дрожащей руке, еле разгибая пальцы от окровавленного осколка. На глазах накатывали слёзы от непонимания и слабости.
— Уйди отсюда…
— Чтобы ты залил здесь мне всё кровью? Вставай, я обработаю рану.
Аксёнов продолжал сидеть, с трудом сдерживая истерику. Как сорванец, которому запретили плакать после падения. Кровь не желала сворачиваться. Она стекала по рукам и одежде к полу, размазываясь, либо создавая небольшие лужи. Смирнов с интересом наблюдал, пока необычное не превратилось в обыденность; посмотрел на время, а затем тяжело выдохнул и подошёл ближе. Прохор ощутил, как его подняли на ноги, удержавшись с помощью того, что прижался к директору. Мужичок не успел сообразить, из-за чего был ловко замаран кровью. Красивую синюю рубашку с жакетом придётся выбросить. Терпение хотело закончиться, но возникшие слёзы работника повременили появление раздражения. Сдерживающаяся истерика перестала быть сдерживающейся. Аксёнов разрыдался, но сдаваться не стал. Отпихнул от себя опору и успел дойти до раковины, цепляясь за неё руками.
— Зачем ты бегаешь? Я пришёл не добивать, а помочь, — директор знал, в чём дело, поэтому и знал, что следует сказать. В болезненной атмосфере беспомощности присутствовали нотки садизма и доминантности. Всхлипы грубо прерывались тяжёлым дыханием. Попытки насильно успокоиться. Страх. Уязвимость. Где гарантия помощи? Да и как её может оказать кто-то, наподобие Петра? А ведь недавно он и сам хотел вскрыться, а сейчас беспокоится за смерть от чужой руки. Или дело в другом? В детстве? Чувство, будто его хотят загнать в тупик, либо уже это сделали. Сломать. Подчинить. Желание сопротивляться гаснет с каждым днём общения. Сознание только радо дурманиться чем-то знакомым. Смирнов тихо подошёл сзади, проталкивая свои руки под руками сотрудника, после чего обнимая его практически мёртвой хваткой. У раненного прихватило живот, но он не смог согнуться физически. Такая близость сводила с ума. И далеко не все эмоции были положительными. Спёртое дыхание выдавало волнение, ведь истерика уже закончилась, будто её и не было. Кровавые ладони схватили и сжали ещё до этого момента чистые глаженные рукава, а глаза в панике поднялись выше. Две фигуры отлично отражались в зеркале. Можно было рассмотреть все возможные детали, в том числе их застывшую позу. Однако взгляд работника был прикован ко взгляду директора.
— Что ж ты такой шумный? Кричишь, истеришь. Если ты что-то хочешь — возьми это, а не требуй, — томный голос заставил сердце мужчины биться чаще. Волнующая странная обстановка ставила полноценно в тупик, утыкая головой в холодную стену. Слова вместе с дыханием врезались в ухо, обтекая и залезая глубоко внутрь. — Тебя не учили манерам, мальчик?
— Я не м-м.! — Аксёнов схватился за слово, решив оттолкнуться от него, но его владелец бездушно отобрал своё обратно, опустил одну руку с груди на живот. Напряжение росло. Работник сглотнул, посмотрев на это через отражение в зеркале, после чего поднимая глаза обратно в продолжающем молчании.
— Видимо не учили, — продолжил тот, словно ничего не происходит. — Ты хотел привлечь моё внимание своей смертью? Или слабостью? А может быть ты хотел, чтобы я тебя потрогал?
Смирнов спустил руку в область паха, слегка сжимая. Прохор сразу же выпрямился и невольно прогнулся. Сердце стучало в ушах, а перед глазами начало плыть и раздваиваться. Он сам не понял, как начал таять в руках мужичка, теряя сознание. Происходящее казалось сном или бредом. Алкоголь. Точно виноват алкоголь! Вот упадёт и поймёт, что один в туалете. Сознание просто издевается над ним. Однако желаемое было далеко от реальности. Работник действительно отключился на какое-то мгновение, вот только очнулся на полу. Директор сидел рядом и бинтовал ладонь. Мужчина повернул голову в его сторону, начиная краснеть от осознания своих пошлых образов. «Совсем спятил. Надо меньше пить. Мерещится всякое», — такие мысли казались более здравыми, чем те, которые были недавно.
— Что здесь.? Я… — взгляд остановился на рукавах помогающего, запачканных в крови. Разве не он замарал ему их, когда они вдвоём стояли перед зеркалом? Живот снова внезапно дал о себе знать, отчего ноги привычно согнулись в коленях.
— Я пришёл сюда, когда ты совсем плохо выглядел. Нёс какой-то бред, в крови измазал. Полез мыть руки, а затем отключился. Повезло, что я был рядом и смог словить тело. Когда падаешь, кто знает, прилетит ли твоя голова на что-то мягкое или твёрдое, способное пробить череп и вызвать мгновенную смерть?