– Аглар, Буда, Дичко, Маркус, Аверно! Держитесь там сзади, не дайте никому из них уйти!
Я, испугавшись за собаку – не приведи Господь, заденет ее кто-нибудь из бандитов чем-нибудь острым, рявкнул:
– Марфа! Ко мне!
Волкодавша, подумав, что что-то угрожает драгоценной жизни хозяина, подлетела быстрее молнии.
– Никуда не лезь! – приказал я. – Держись около меня!
– А лошади? – робко провыла Марфуша (видимо, споры с хозяином генетическим опытом не приветствовались).
– Не до них! – отмахнулся я.
А наглый одноглазый, посмеиваясь, заявил:
– Быстро слезайте с коней иноземцы, оружие и теплую одежду кладите на землю! Иначе всех перебьем, я с вами шутить не собираюсь!
Разбойники были пешими, но их было немало. Шестеро стояли по правую руку от вожака, пятеро по левую, еще пять сгруппировались у нас за спиной.
– Да мы с вами тоже не шутим, – неласково ответил ему Богуслав, – то, что вас семнадцать человек, для нас это звук пустой. Бежали бы вы, разбойнички, назад в свои кусты, глядишь бы и уцелели.
Разбойные рожи загоготали.
– Ная, поубиваешь задних? – спросил бывший воевода. – Ты с Иваном там поближе нас будешь.
– А то! – гаркнули всегда уверенные в себе наши молодые, разворачивая под собой коней.
– Вов, завалишь тех, что по правую руку от главаря?
Я кивнул.
– Ну а я займусь остальными, – подытожил Богуслав.
Вдруг заверещала Ванча.
– Славушка, не убивай их главного! Ведь это сыночек мой единственный, Людмил Добреилов!
И мы, и разбойники опешили.
Аж покрасневший от злобы атаман заорал:
– Не слушайте глупую женщину! Что она может понимать! Я сирота! И зовут меня Габриел Господинов! Что, неразумная женщина, твой сын одноглазый что ли?
Ванча вздохнула.
– Ни одна в этом мире мать своего сыночка с другим мужчиной не перепутает. Ну, может если тридцать лет его не видела и подослепла к старости. А ты отчий дом в нашем селе Лесичарске совсем недавно покинул, да и я еще вижу хорошо – не очень стара. Что ты одного глаза на своем разбойном промысле лишился, так это дело десятое – я тебя любого люблю. Поехали, сыночек, с нами, бросай ты своих бандитов – они тебя плохому научат!
Всем было ясно – парнишка врет, как сивый мерин. Мать просто так болтать не будет, а Габриел, или точнее Людмил, просто набивает себе цену.
– Так, так, так, – недобро усмехаясь, начал высказываться басом самый звероподобный из сподвижников, видать бывший атаман, – так значит ты не известный душегуб Габриел, вернувшийся к нам из Сербии, а ничем не прославившийся сельский врунишка Людмил Добреилов?
– Она все врет! Я ее сейчас сам убью! – завизжал одноглазый, хватаясь за саблю.
– Щенок, обнюхайся! – загрохотал бас. – Она твоя мать, а ты на нее хочешь поднять руку, да еще при нас? Ни одна баба в мире не будет так тебя любить, и так о тебе заботиться, как твоя родная мать! За эти глупости мы сейчас распнем тебя на ближайшем дереве!
Глупый щенок теперь побледнел.
– Простите, дяденьки, я хотел сделать как лучше, – заныл он.
– А лучше, это сесть вместо меня атаманом, и захапывать из раза в раз большую часть добычи? – зловеще произнес обладатель баса. – Что с ним делать будем, братья?
– Повесим его, атаман Деспот! Отрубим башку! Как ты решишь, Деспот, так и сделаем! Ты у нас главный!
– Отпустите меня, – рыдал трус, – я больше не буду!
– Конечно не будешь, – подтвердил утвердившийся на своем прежнем месте атаман со странным то ли именем, то ли кличкой, полученной из-за манеры руководства, – ты больше вообще ничего не будешь!
Неожиданно к трусу подсунулся широкоплечий, но небольшого роста горбун с лицом нехорошего человека. В правой руке он легко держал большущий топор.
– Ну что ж вы, братья, все больше зверствуете с каждым днем? Надо ведь и пожалеть мальчика.
Убийцы, грабители и насильники аж поразевали от удивления рты. Горбун, видимо, даже и среди них считался ярым душегубом, а тут вдруг повел какие-то несвойственные ему милосердные речи. Мы с Богуславом чуяли какой-то подвох, но еще не понимали какой.
Зато наивный Людмил возликовал и воспрянул духом.
– Дядя, дядя, – радостно затарахтел он, – помогите мне выбраться из этой истории, а я уж вас уважу!
– И меня уважишь, и других не обидишь, – подтвердил горбун. – Всех уважишь, и не по одному разу!
Глупыш, почуяв в этих речах что-то неладное, попросил:
– Отпустите меня с мамой…
– Да на что ж ты, такой дурень и подлец, матери? – прошипел горбун. – Мальчишечка ты справный, и имечко у тебя славное: Людмил Добреинов! А у нас будешь Мила Добрая, безотказная! Стопы тебе взрежем и конским волосом набьем. Ходить больше не сможешь, да и зачем тебе это? Поползаешь, покашеваришь, пока наша ватага проезжих купцов на дороге подлавливает, и сиди отдыхай. Посуду нашу, всякие там ложки-плошки перемыл, и опять сиди отдыхай. Поручили чего постирать, кровью замаранное, или портянки у кого из нас пропотели, погнулся пару-тройку часиков над ручейком с ледяной водицей, и сиди, вовсю отдыхай. Так целый день и отдыхаешь.