– Завтра, все завтра. Если хочешь, и я с тобой вместе поголодаю.
– Не-за-чем! – пролаяла Марфа.
И то верно – хоть один из нас должен быть в полной силе, особенно лекарь. Тут меня позвал на демонстрацию женских нарядов Ваня.
– Боярин, бабы с рынка вернулись, пошли глядеть!
Я оставил многострадальной собачке воды, и ушел вместе с дующимся на меня за отказ на дороге Иваном. Боярин вместо привычного мастера! Фу-ты, ну-ты! Что ж, похоже одним другом стало меньше.
Ванча красовалась в элегантном черном пальто до колен из толстого сукна, которое обе женщины упорно называли далакатником, и в симпатичной шапочке из лисы – женском калпаце. Они наперебой стали рассказывать, что далакатник взяли уже готовым, а шапочку пошили прямо при них, взяв за образец головной убор Наины, в связи с тем, что болгарские женщины в холодное время года носят в основном слабо греющие платки.
Но лиса была почему-то чернобуркой, под цвет пальто, а они по понятиям наших ученых, водились только в Северной Америке. Этот континент официально еще не открыт, и пушнина оттуда идти не может. Может это обычная рыжуха только крашенная? Или это мех какого-нибудь неведомого мне болгарского зверя, размером с рысь, вымершего к 20 веку? Зоолог-то я ведь еще тот… Не утерпел, спросил.
Получил четкий и ясный ответ, что чернобурка водится и в Болгарии, и на Руси, только очень редка и потому дорога. Обычно чуть покрупнее обычной лисы и черная, вот и все ее отличия. Сделал свой вывод, что эти лисы, наверное, типа альбиносов, только в другую сторону. Бывает белая ворона, но случается и черная лиса.
Мой русский словарный запас кричал, что калпац это тот же колпак. Ну положим, все равно его с нашего образца пошили. Далакатник, то есть до локотник, должен был быть до локтей, а вот и нет! Закрывал руки по нормальному, от плеча и до середины ладони.
Похвастались и красивыми женскими варежками, украшенными неведомыми мне болгарскими узорами. Я, отманив женщин в сторонку, спросил у Ванчи, во сколько все эти теплые радости обошлись (что-то иудейке я в расчетах не особенно доверял), а уж только потом отсыпал Наине потраченную ей нужную сумму.
– А еще купили огрълицу! – загалдела наша красавица-евреечка, обрадованная легкостью получения денег со щедрого мужчины.
Монисто, перевел мой внутренний толмач. Я давно знал, что монисто это ожерелье из бус, монет или камней, и строго ответил:
– Мы утепляемся, а не украшаемся! – и общественных денег не выдал – пусть за ожерелья платит из своих.
Противный антисемит! – подумала Наина.
Наглая русофобка! – подумал я.
Русский дурак! – подумала Наина.
А я не глуп! – подумалось мне.
Потом отобедали, на этот раз достойно, и отметили покупки. К больной подруге я вернулся слегка навеселе. Марфа поприветствовала меня взмахами остатка хвоста и опять уснула. Начал засыпать и я, но тут неожиданно пришел Богуслав, хотя ему после ракии полагалось по моим распутным понятиям лежать на Ванче.
Оказалось, что болгарка ускакала к иудейке обсуждать покупки и по очереди примерять огрълицу. Богуслав был недоволен таким поведением своей женщины, которая, как он полагал должна ему ноги мыть и воду пить, и потому злобен.
– Рассказывай, о чем там с болгарами на дороге болтал, пока меня не было, – приказал он, ерзая и умащиваясь у меня в ногах поудобнее. – И пусть там эти бабы воркуют себе хоть до ночи!
Я рассказал о безобидных болгарских волках и нахальных шакалах.
– Да у них все была погода, как у нас летом, – пояснил Слава, – а летом и наши волки людям особо не мешаются и опасности из себя не представляют. А вот шакала этого, сколько уж мы в этой Болгарии, я и не видал ни разу.
Да, пролежав пять дней с Ванчей на кровати, ты, наверное, только и удивлялся: а что это шакалы по комнате не скачут? – подумалось мне. А в неизвестном селе, где Марфа отравилась, ты поди неустанно ломал голову: а что это друг-шакал клопов рядом со мной не кормит?
– Шакалы русского человека, наверное, как огня боятся, – сказал я побратиму. – Завоют друг другу, как нашу ватагу увидят: русские идут! – и ходу от нас подальше.
Богуслав скорбно покачал головой.
– Тебе бы все хиханьки, да хаханьки, а у меня от переживаний скоро голова отвалится!
Тут я тоже обозлился и ответил:
– Ну сколько можно? Ты со своим бабьем сам разобраться не можешь, и каждый раз прешься ко мне: ой спасите, помогите, пропадаю! Я же к тебе каждый вечер не бегаю – ох, скучаю по любимой жене мочи нет, и не перевешиваю это на тебя! – и тут же еще и спел из народной альпинисткой: