Бабушка Перва умолкла и, словно окаменев с поднятым вальком в руке, уставилась глазами в одну точку. Никак не могла вспомнить, что было дальше. Все словно тонуло в тумане, неясное, неопределенное… Кончился на этом сон или нед она сама не знала. Видимо, устав держать валек, старуха положила его на камень, поверх белья. Это движение заставило ее вернуться к действительности, и она, еще раз вздохнув, прибавила упавшим голосом:
— Такой сон не к добру, сама знаю. Кто тут что сказать мне может?
Бабушка Митра выслушала рассказ от слова до слова, глазом не моргнув, пальцем не пошевелив. Казалось, она грезит наяву. Потом, словно очнувшись, откашлялась, покачала головой и промолвила:
— Видишь ли, Перва, дочка милая… Случается, конечно, что врут сны… Но этот… в ночь на субботу… Уж и не знаю, что тебе сказать… Только дай бог, чтобы добром обернулся…
Бабушка Перва окончила стирку и вытащила белье на берег, чтобы разостлать на лугу. Наклонилась, отжала мокрый подол своего платья и принялась выжимать белье.
Бабушка Митра поглядела на солнце и, опершись на посошок, встала. Больше она не сказала ни слова. Я тоже поднялся и, прячась за ветвями ивняка, стал пробираться к мельнице. Там я сел на полуотесанный ствол бука, из которого, видимо, готовили жёлоб. До меня, донесся голос бай Гето, разговаривавшего с дедушкой Колю. Так как они шли по направлению ко мне, слова их становились все яснее. Прислушавшись, я разобрал следующее:
— Чуть не весь божий день провозился со мной. Добрый ты человек, да зачем же мне у тебя хлеб отнимать?.. Только, знаешь, дедушка Колю, добрый ты, братец, да сам добра не увидишь! Я сколько лет добро делал, а счастья не знал. Так уж оно повелось, с тех пор, как свет стоит! Может, там, наверху… когда-нибудь… А здесь — на этой земле горемычной… ничего не жди хорошего.
По привычке бай Гето плюнул сквозь зубы, а дедушка Колю ответил:
— Конечно, Гето… Это ты правильно говоришь… Только я, к примеру сказать, так понимаю: делай добро, а там будь что будет…
Наконец они подошли так близко, что бай Гето заметил меня. Он подмигнул мне, чтоб я вставал, и, показав глазами на солнце, произнес свое: «Едем!» Я выслушал от дедушки Колю пожелание счастливого пути, поблагодарил его, как мог и чем мог, и направился к телеге. Ни одной из старух при этом не было. Описав полукруг своей искалеченной ногой, дедушка Колю повернулся, чтобы проводить нас до дороги.
Увидев, что сломанное дышло связано веревкой, я спросил бай Гето, в состоянии ли оно выдержать путешествие. Он только слегка присвистнул, заметив:
— Еще как выдержит-то. Будто в почтовой карете покатим.
Мне не оставалось ничего другого, как поверить ему, и я уселся в телегу. Бай Гето тоже влез, взял в левую руку поводья, правой взмахнул кнутом и гаркнул:
— Нно-о-о!
Почти на полпути между Сврачевым и соседним селом Вирни-Нос, на берегу речушки между двумя затонами, притулилась корчма дедушки Пунё Мигало. Дедушка Пунё — человек пришлый. Он поселился в этих местах еще во время Севастопольской войны и женился в Сврачеве. С божьей помощью обзавелся детишками, скотинкой, сколотил хибарку и определив ее под корчму, которая теперь известна во всей округе под тем же названием, что и хозяин, — Мигало.
Не буду вам описывать наружность дедушки Пунё, так как она ничем особенно не примечательна. Он не низок и не высок; ни худ, ни толст; ни весел, ни угрюм. Лицо у него такое, как у всякого раба божия: какое господь дал! Конечно, и в дедушке Пунё есть кое-что отличное от других: например, вид он имеет полусонный, ходит так медленно, словно ноги у него свинцом налиты, шею поворачивает с трудом, мало говорит и много зевает. Кроме этих свойств, дедушка Пунё имеет еще привычку постоянно мигать. Сам ли проронит, слово, обратится ли кто к нему, поразит ли его что-нибудь неожиданное, — он сейчас же замигает быстро-быстро. Перед тем как выпить вина из баклицы или водки из кувшина, он прежде перекрестится три раза и, пока в горле у него булькает, веки его так и пляшут. А в общем дедушка Пунё неплохой старичок.