И веришь ли, господин: тут у меня кусок хлеба мой опять отсудили — вот оно как получилось!..
После говорят мне люди: ступай, мол, в другой суд, выше… кобеляция, что ли, прозывается или еще как, не знаю! Только и там никакого толку, господин!
Ходил, толкался, пороги обивал… никому до тебя дела нет, никто не взглянет даже… Куда ни войду, все сидят, пишут, — только моего дела не пишет никто… Я им объясняю, прошу, а они… никто и слушать не хочет… Оно, конечно, так и быть должно: сытый голодного не разумеет! Тебе, говорят, надо опять дваката нанять. Ладно, я готов нанять, да на какие гроши? Скотину продал, монисто было да сплыло… Что ж мне, — детей продать, что ли?
Спасибо, нашлись добрые люди — сказали сюда мне идти, в кусацию. Ежели, дескать, надо тебе дело твое прекратить, так там его, будто нитку, пополам перекусят! Стал искать, господин. Искал-искал — говорят мне, что тут пишут. Ну, может, тут и есть!., Так вот, господин, будь отец родной. Все в твоих руках: перекуси ты это дело пополам, ради бога!
Дедушка Колю давно окончил свой рассказ и с надеждой отчаяния ждал решения жизненно важного вопроса, от которого зависела не только его собственная судьба, но и судьба его обездоленных детей. С трепетом глядел он в рот начальнику. С трепетом ждал, чтобы с уст последнего слетело словечко, способное — он был уверен — с такой легкостью отклонить грозный удар судьбы, уже выпустившей когти и готовой разрушить единственный приют, где могли укрыться его дети. О себе он не думал. Он и теперь готов был отдать последнюю каплю крови, чтобы только спасти от голода и холода своих несчастных ребят!
Дедушка Колю ждал, но чиновник, задумчиво устремив взгляд куда-то в пространство, хранил молчание. Не раз дедушка Колю переложил посошок из правой руки в левую и обратно, не раз переменил положение левой ноги, которая, как нарочно, дрожала сегодня больше, чем обычно, — чиновник молчал по-прежнему.
Он был погружен в размышления. Размышления эти приобрели огромный размах. Сперва перед умственным взором его возникла картина студенческого житья-бытья, недавно им оставленного. Вспомнилось ему, что он получал казенную стипендию, так что в суммы, потраченные на его ученье, входил, возможно, какой-нибудь грош, который дедушка Колю заработал своими жилистыми руками с помощью той самой мельницы, что стала теперь для бедного старика источником таких страданий. Как человек добросовестный, чиновник захотел чем-нибудь помочь несчастному просителю, но чем помочь, он не знал. Мысль его быстро, как ткацкий челнок, засновала по всему, что он проходил в университете и мог вспомнить. Но напрасно старался он отыскать там что-нибудь такое, что было бы способно облегчить положение бедняги! Он вспомнил и гражданское, и торговое право, и административное право, и уголовное право, и римское право; не пропустил ни международного, ни государственного, ни финансового, ни церковного права; подумал и о гражданской, и об уголовной процедуре, и о следственной части, и о многих других разделах юриспруденции… Но — удивительное дело! — несмотря на такое обилие всевозможных прав, ни одно из них не подходило к данному случаю, так что бедный дедушка Колю оказывался совершенно бесправным! В памяти чиновника еще свежи были не только предметы, которые он изучал, но и фигуры профессоров, вереницей проходившие теперь перед его мысленным взором. Ему казалось, будто он опять сидит на университетской скамье и глядит, как преподаватели сменяют друг друга на кафедре: один — с мелкими чертами лица, бритыми усами, сутулый, в круглых очках, кривоногий; другой — высокий, широкоплечий, бородатый, лысый; третий — с сухим, продолговатым лицом, длинными сальными волосами до плеч и т. д. Он вспомнил их голоса, манеру преподавания, педантичность в соблюдении определенных правил, старание поддержать свой авторитет и другие подобные свойства, но никак не мог припомнить, чтобы хоть один из них привел в своих лекциях пример применения права к такому случаю, как тот, с которым ему пришлось теперь столкнуться.
Он понял, что дедушку Колю погубило незнание требований судебной процедуры, незнание даже того, как можно их узнать, наконец неспособность, хотя бы и зная, понять их. Он задавал себе вопрос: кто виноват в том, что принципы, на которых построена судебная процедура, слишком высоки для понимания тех, кто отстаивает с ее помощью свои права? Но как раз на этот вопрос ни его профессора, ни все юридические науки не давали никакого ответа. И еще один вопрос волновал этого добросовестного чиновника: почему правосудие должны осуществлять крюкотворы и почему крючкотворы эти — адвокаты — поглощают половину того, что им удается выдоить из сосцов богини правосудия? Ну, а если нанять адвоката нет средств, как вот у дедушки Колю, что ж — тогда правый должен проиграть процесс? И на этот вопрос чиновник не мог найти подходящего ответа в науке, для усвоения которой несколько лет протирал брюки на университетской скамье!..