Наконец все, насытившись, перешли в гостиную. Бай Ганю, красный, как пион, то крутит усы, то рыгает в ладонь, бурча «пардон»… Уселись… Бай Ганю сальными пальцами свернул себе папиросу и стал ее посасывать, выпуская облака дыма из-под усов. Разве это не подходящий момент для наслаждений: для музыки, для песен, для любви? Девушка, угадав настроение миллионера, спросила, любит ли он музыку. Кто? Бай Ганю? Да кому же любить ее, как не бай Ганю? Кто еще способен внушить цыганам, то бишь музыкантам, такое уважение? Только мигнет, поглядите, что с ними сделается! Огонь! Огонь! Как завоет скрипка, как запищит кларнет этот самый!
— Стоп, цыгане! Не желаю любовных! Под водку давай! — крикнет бай Ганю, застучав стаканом по столу.
Начнут «Гвоздики-гвоздички», бай Ганю опять стук стаканом — замолчат. Начнут «Не надо мне богатства» — опять стучит. Заведут «Листок зеленый». «Вот это так. Э-э-э-эх! Гуляй, душа, во все тяжкие!» И трах графинчик об пол, либо в окошко… Он ли не мастер на эти дела? Не раз и не два так вот тешился! Да откуда этим бабам знать бай Ганю? Хоть расскажи им, сколько стекол побил из-за этой самой музыки, все равно не поймут.
— Музыку я люблю, — говорит бай Ганю снисходительным тоном. — Люблю!
И при этом качает головой, выражая этим жестом сознание печальной необходимости слушать в угоду женщинам жалкое бренчанье на рояле… «Много вы понимаете в музыке да в настоящем разговоре!» — думал он.
Девушка открыла рояль и начала нескончаемую серию отрывков из «Проданной невесты» Сметаны. Из-под пальцев ее полились звуки, приводящие любую чешскую душу в восторг. Мать, слушавшая их, наверно, в тысячу первый раз, тонула в блаженстве; обращенный к бай Ганю взгляд ее выдавал национальную гордость и удовлетворение. Она наклоняла голову в такт музыке, повторяя то темп адажио, то аллегро и как бы обозначая носом фиоритуры. Время от времени она делала бай Ганю знак глазами, предупреждая о приближении какого-нибудь любимого ее пассажа, а миллионер, тоже глазами, отвечал: «Ты себе слушай, голубушка, а на меня нечего посматривать. Я таких вещей, слава богу, довольно наслушался!» Наконец, чтобы доказать это на деле, он встал как раз в тот момент, когда хозяйка уже рассчитывала насладиться впечатлением, произведенным Сметаной на ее гостя, отправился, движимый какой-то мыслью, в соседнюю комнату, быстро достал из сумки открытый для пробы флакон, вернулся в гостиную, подмигнул матери, — дескать, смотри, вот что произведет эффект, — подошел на цыпочках к увлеченной музицированием девушке, — страшный злодей был этот бай Ганю! — открыл флакон и легонько сунул ей под нос. Почувствовав запах потной руки бай Ганю, с примесью рыбного запаха, она с отвращением обернулась и, в первый момент еще вся во власти музыки, поглядела на него нахмурившись, но тотчас сообразила, что перед ней стоит с улыбкой миллионер и спрашивает, пряча флакон в пояс:
— Это вот, кажись, получше вашего Сметаны пахнет?
Она перестала играть. Начал бай Ганю… (Что вы такое говорите, не пойму…) начал играть — небрежно, одним пальцем, не садясь на стул: «Покажу им все-таки, что мы сами с усами, кое-что в этих делах смекаем». У одного бай Ганева родственника была ручная гармоника с клавишами: так бай Ганю, когда был в настроении, тоже трудил себе пальцы, подбирая на ней какую-нибудь песенку. В данный момент он начал осторожное пиччикато, представлявшее, по его мнению, мотив песни: «Украли у бабушки саль-це-е, сальце, украли у бабушки сальце», причем «Сальце» это украдено целиком у чехов.
— Pan prá «Slaninku», maminku![23] — сообщила о своем открытии девушка.
— Да, «Сальце», — откликнулся бай Ганю. — А вы откуда ее знаете?
Восхищенный своим успехом, он сел за рояль, чтобы сыграть, уже как следует, что-нибудь посерьезнее.
А что может быть серьезней, чем «Ночь ужасна!» Бай Ганю заиграл, но остался недоволен собственным исполнением. И это вполне естественно! «Ночь ужасна» — не для рояля: звуки обрываются, тронешь клавиш на «ужа-а-асна» — мелодия тут же оборвалась. То ли дело гармоника! Поставишь палец на на «…жаснаа» — и дави, мать честная! Полчаса гудеть будет, знай дави да растягивай волнами в свое удовольствие. А рояль что? Трень-брень, дурость одна. Увидел бай Ганю, что произведенный «Сальцем» эффект ослабнет, — подумал, подумал и решил: «А что, спою-ка я бабам этим „Ночь ужасна“!» Он призадумался, стараясь настроиться на печальный лад, в духе грустной песни, вздохнул разок из глубины души, приложил правую руку к уху, полусмежил вежды да как откроет рот!..