— Король лишит вас баронства за это, — предупредил я.
— А если герба лишат моего сына, баронство всё равно пропадет, — объяснил он. — Не сразу, года-два-три, может быть. Граф Редри Лавулин таким фактом моего ослабления непременно воспользуется. Второму моему сыну восемь, если меня убьют, захватят — он ничего не сможет сделать. Так чего мне тлеть в ожидании, я лучше умру в бою.
Я посмотрел на Каю. Чего-то подобного я ждал от старого вояки, другое дело понимала Кая? Понимала-ли семья Ноккурет, что ответить за смерть их отца я могу. Другими смертями своих горожан, баронской дружины. Тут повода большого не надо, чтобы феодальную войну начать, только теряешь при этом не чувство справедливости\законности соглашаясь на сделку, когда главный виновник избегает суда. Он его по-любому избежит, уйдет в бега. А теряешь жизни своих людей. Политика — это искусство возможного. Принцип неотвратимости наказания даже в современных системах бывает декларативен: были бы деньги и адвокат хорош или силовик знакомый, а уж здесь…
— Кая, — спросил я, — нам нужна маленькая победоносная война?
Она удивилась, в глазах мелькнуло странное, по типу «советуешься со мной или тролишь?», задумалась, решилась:
— Аиша сильно расстроится, не в этом году, точно.
У барона нервно дернулся уголок губ.
— Что же, — оперся я подбородком на сложенные в кулак пальцы рук, — война всегда плохо, барон, если можно её избежать, постараемся жить в мире. Вопрос в том, насколько вам важно сохранить герб у сына и свое баронство.
— Не только сына, — начал он торговаться, — Аксель Бафин тоже уедет со мной.
— Это исключено, барон, — сказал я сухо, — Аксель воспылал тягой к тяжелому кайлу, кровавым мозолям на руках и крепкому, спаянному общим делом, мужскому коллективу.
Он было подумал, что я шучу так неуклюже, но моим лицом можно было шлифовать алмазы. Вот настолько я был серьезен.
— Сто золотых, — произнес горько барон, — чтобы вы забыли о моём сыне. Это всё что я могу предложить.
— Сто золотых и виргата Йоргена, — деловито уточнил я. — ему она уже не нужна. Гуляя по лесу, ваш старый друг случайно запнулся о спящего медведекентавра, упал на торчащий сук идоги, закатился под ядовитую манцинеллу и там умер от страха, что его злодеяния стали известны Самуру.
Он удивился, мрачная тень пробежала по лицу.
— Да, — понимающе сказал, изучая его лицо, — я в курсе о брёвнах старого леса, но мне плевать на дела вашего баронства, пока они не касаются моего города.
— Король не утвердит передачу виргаты, — возразил Недлир, — даже если я передам вам её.
— Это моя забота, барон, — срезал его я. — да и не на меня пишите грамоту — на Самур.
Деваться ему было некуда. Это городишку феодал может угрожать войнушкой. Даже простых жителей поубивать немного, купцов-ремесленников пограбить. В конце концов, на войне какие-то правила даже есть. На королевского наместника руку поднять, это покушение на святое. На власть короля. За такое вместе с семейством под корень пойдешь.
В общем, выбрал он меньшее из зол. Подписал, кривясь, грамоту прямо у меня в кабинете. Я кликнул в окно Джиро с площади, тот сбегал за баронским скарбником, то бишь казначеем феодала. Скарбник поднялся к нам, вытащил из своей сумки, мелодично позвякивающий мешочек и обогатил город на сотню золотых кругляшей.
«А барон-то подготовился к разговору, — подумалось мне. — Только увидев висящего оплеванного сынка, не сдержался. Мог на площади вместе с дружиной полечь. Но не будем Аишу так подводить, она там за мое назначение еще отдувается.»
— Последнее, заберете сына вечером на пятом километре от городских стен, — пообещал я ему, сейчас отдавать вам его чревато волнениями горожан.
Поднял руку, останавливая его возмущение.
— Клянусь словом чести, с ним ничего не случится, посидит пока в подвале. Можете остаться с ним. Вас вывезут под охраной моей стражи.
Недлир смотрел на меня не мигая секунд тридцать, я уже подумал, что он нарколепсик с лагофтальмом, когда барон отмер.
— Говорят, что вы лично пытали Гортама Затарийского публично, — сообщил он мне старый слух.
Я поощрительно кивнул головой.
— Гортам — креатура первого королевского советника, — выдал Недлир «страшную тайну». Думаю, он будет сильно недоволен.
— Я и первого советника начну пытать, — легко признался ему, — если он злоумышлит на королевскую семью.
Выкуси, барон. Я вообще отморозок. Повезло тебе, что живой и не пытанный уходишь.
О чем-то таком Недлир и подумал, потому что, не прощаясь встал, и вышел из кабинета.