Из двери с табличкой «Ординаторская» вышла высокая собранная дама, кивнула Егору.
— Юлия Петровна, это я, помните меня, Егор Деренговский. Вы в прошлый раз сказали, что можно будет на прогулку.
— Естественно, помню. Ладно, идите. А это кто?
— Моя жена, Лотта. Юлия Петровна, позвольте нам.
— Хорошо. — Дама кивнула и пошла вглубь сумрачного коридора, стуча каблуками. Коридор загудел, к ней потянулись руки, тела — каждый хотел спросить ее о чем-нибудь, попросить, заговорили плачущими голосами — «Ю-улия Петро-о-овна, а ко мне придут сегодня?» — «Откуда я знаю, придут ли к тебе сегодня? Я же не телепат!..»
— Чего это они? — прошептала я Деренговскому.
— Она тут врач.
— Она одна, что ли, на всё это отделение?
Отделение и впрямь было огромным. Коридор уходил так далеко, что в конце просматривался лишь тусклый прямоугольник окошка, как в театральном бинокле, если смотреть с другого конца.
— Есть еще врач, — так же тихо ответил Деренговский. — Но он молодой, на стажировке у нее.
Из груды этих изломанных тел отделилась знакомая фигура в розовом халате, халат приблизился, как робот, с металлическими движениями, и я с удивлением узнала в халате нашу Валю. Загнали же ее! Она смотрела глазами почти черными — так расширены зрачки — то на меня, то на Деренговского, и наконец пролепетала:
— Вы пришли?
Эта вопросительная интонация, интонация просьбы, как будто мы были ее видением, готовым тотчас раствориться, резанула слух.
— Пришли, конечно, пришли. А куда бы мы делись. Здравствуй, Валя. Нас отпустили погулять.
— Со мной?
— А то как же, — сказал Егор.
— Господи, ну конечно, с тобой, — пробормотала я.
И мы вышли на ту же лестницу. За нами в скважине замка прокрутился с металлическим пристуком ключ.
— А я уже забыла, как спускаются по ступенькам.
— Ну, вот и вспомнишь.
— Да, у меня такое чувство, что скоро я вообще все вспомню. Знаете, как бывает. Как в кино…
Мы вышли в лето.
C: \Documents and Settings\Егор\Мои документы\Valentina\Vademecum
Predtecha.doc
— Есть деловое предложение, — произнес Иван. Он был настроен решительно и деловито. — Ты пригодишься.
— Да?
— Да. Люди только и делают, что сотворяют из ничего мир, который вообще-то и так существует…
По случаю бесснежной зимы Ваня-Жано был в штанах, слегка расширенных в бедрах, как бы намекающих на галифе, в шерстяном шарфе, в вышитой косоворотке под тулупом, и бейсболке.
— Ты, конечно, знаешь, что в старину на Руси бывали такие моменты, когда в некоторых селениях все, от мала до велика, укладывались в гробы, ожидая пришествия Антихриста… Тебе не кажется, что теперь происходит что-то похожее?
— Да и не похожее, а прямо и происходит.
— Только эти раскрашенные гробы — автомобили, казино, рестораны… — бубнил Иван. — И укладывают туда же сразу души, в то время как тела остаются вроде бы живы… Рим горит.
Валентина вытаращилась на него:
— Знаешь, это я уже слышала! А что именно ты имеешь в виду?
— Ничего. Рим горит. Спасти его — ускорить его гибель, но вытащить что-то истинное, каких-то людей, подлинное содержание — может только новое христианство. Новая идея, которая перевернет людей в их гробах!.. Воскресит всех, воодушевит…
— Ага, и кинет на баррикады.
— Может, и кинет.
— Что-то ты не похож на предтечу.
— Предтеча никогда не похож на предтечу.
Иван с гордым восковым лицом закинул на плечо конец размотавшегося шарфа жестом вождя, и чуть не упал, поскользнувшись на мостовой.
— Надо спасти! — крикнул он, но возглас потонул в голубоватом новоарбатском воздухе, в который выдыхают дым сотни тысяч курильщиков во всех концах города и тысячи тысяч автомобилей. Черные рекламные плакаты закрывали стены домов, огни струились на влажном ветру. Матрешки, красные знамена, ушанки с кокардами, балалайки и оренбургские платки, растянутые на торговых дыбах.
— Настоящий герой всегда противостоит толпе. И спасает ее, даже если она сопротивляется.
— Чудак-человек. Начитался интервью с Лермонтовым…
— Я и сам могу урезонить, кого хочешь. Это не шутка.
— А разве человек не стремится спасти свою душу? — вдруг сказала Валентина.
— Нет, душа — что душа. Какая душа? О чем ты говоришь? Надо спасти Россию, а душа спасется уж как-нибудь сама — вследствие!.. Да и есть ли она, душа, еще неизвестно. А вот Россия — есть. В этом, надеюсь, у тебя не возникает сомнений?..