Шуганула собаку: «А ну пошла домой, сволочь горбатая».
Вероятно, соседке или подружке заочно: «Ну, попроси, попроси у меня мучки да маслица…»
Поднимает к белесому небу такие же выцветшие глаза:
— Храм стоял — сожгли. Чудотворцы!..
У нее огромное скопление почтовых сообщений. В одном компьютере — и столько. Какой образ жизни нужно вести, чтобы такие тучи сгустились? Совсем не вставать из-за компьютера. Бывает, что людям кажется: самые яркие события происходят именно там, в заочном общении, в переписке, в обмене комментариями в «Живом журнале», в ожидании некоего Послания. Оно должно заслонить собой всю почту, которую ты получаешь в течение жизни. Но почему-то так и не приходит. Вместо него снова и снова — жалобы подруги, отрывистые письма человека, с которым со скуки завела бесплодный электронный роман, и сообщения «по работе». Если так можно называть те сомнительные занятия, которые приносят нам деньги.
Перелистывая эти никчемные записки, я наткнулась на письма Алёны Иванехи. Они сбились в клин. Они были особенные.
ВХОДЯЩИЕ. Алёна ИванехаВаля, мне страшно! Валя, моя дорогая Валечка, ну прости пожалуйста, потерпи еще немного мое нытье — подумай, мне не к кому обратиться и некому написать. Наверное, ты обречена все время терпеть меня, но все же послушай — ведь мы тогда сидели в Ростове, правда? Нам было хорошо втроем, нам, тогдашним друзьям, мы были простые и светлые — кто же знал, что в жизни все так повернется? Кто?
После больницы Дмитрий клялся и божился делать всё как следует, оговорив, правда, что будет делать это самое ВСЁ не так, как я скажу, а как скажет врач. Меня это устраивало. Мы все были в приподнятом настроении, поскольку знали: если делать всё как следует, глотать пилюли и два раза в год проходить курс в дневном, с этим делом жить вполне можно. Более того, с годами колебания в состоянии, как правило, затухают (так сказал наш врач) и сознание выравнивается. Некоторое время всё было прекрасно — дозу постепенно снижали.
Потом бросил институт. Причины вроде логичные — поучившись, понял, что это не его вуз, что журналистом он быть изначально не собирался, а лит-ру там дают, как оказалось, слабовато (что в принципе справедливо). И вообще, он будет поступать в Литературный институт. Он хочет быть литератором, это его дело в жизни, и размениваться на мелочи он не намерен. Но: как он с его здоровьем будет учиться на дневном? Когда он будет при этом работать и где? Это его не интересовало. Мы умоляли его закончить хотя бы год, что несложно при отсутствии другой нагрузки. Мать отдала кучу денег за эту учебу. С тех пор его всё в нас перестало интересовать. Он презирал мой несчастный перевод за его ничтожество, презирал мать за никчемную возню по хозяйству, просьбы о помощи и «попытки влезть в его дела».
Мы были неназойливы. Скандалить тут вообще не принято, и мы оставили его в покое. Наверное, ему это понравилось, и он совсем закрылся от нас. Или просто ему стало хуже. Сидел целыми днями и смотрел в стену. К врачу идти отказался, и мы сами пошли к «нашей тётке». Тётка сказала, что это предвестник обострения, и велела увеличить дозу. Помогло.
Подготовка к экзаменам пошла полным ходом, но нас он всё так же желал видеть по-минимуму. А слышать совсем не желал. В этот период, около месяца, он выглядел нормальным и уравновешенным, но совершенно бессердечным. Мы ни о чем не могли договориться, ничего не могли вместе сделать. Он видел и слышал только себя. Моя мама лежала в больнице, умерла бабушка. Заболел Петров.
Дима ни слова не говоря делал, что надо, и совсем не общался со мной. Он не пошел со мной на свадьбу Женечки и Пети. В последний момент отказался. Он не помогал мне, просто не хотел. Я не пилила его, я просто не понимала, почему его совершенно не интересуют наши трудности — они ведь не только мои. Так балансировали где-то месяц. Здоровье стало вроде ничего, стали опять снижать дозу. И опять ему стало хуже — не спал, не ел, стал вытворять всякую фигню вроде спрятанного мыла и т. д.
К врачу идти отказался наотрез и перестал пить таблетки. Уговоры не помогали. Я сказала: или сам идешь ко врачу, или он приходит к тебе. Он только рассмеялся. И тогда я вызвала психиатра. Приехали трое — врач, медсестра и амбал-санитар. Поговорили с ним, сделали укольчик долгоиграющий. Подтвердили ему, что положение серьезное, кушать надо пилюли, или плохо кончится. Согласился и на укол, и на дальнейшее питье таблеток. Очень спокойно и логично с ними говорил. Эскулапы уехали, велев нам прийти на прием через неделю. Вызова этого он мне не простил. Тут же велел снять кольцо и выметаться. Я не выметалась три дня, несмотря на постоянные заявления о нежелании видеть мою блядскую рожу. Потом мы поговорили спокойно. Его условия: наша совместная жизнь может продолжаться, если я совершенно не буду «лезть в его дела», особенно касающиеся здоровья, не буду приставать к нему с таблетками и врачами и вообще не буду приставать. И забуду адрес-телефон психдиспансера.