— Папа, ты серьезно? — повторил Викентий, глядя, как отец прихорашивается перед зеркалом, меняя третий галстук.
— Вспоминаю случай, — с обычной своей усмешкой ответил Тимофей Олегович, — как на каком-то важном совещании выступал один деятель искусства. Так он свою речь складно отбарабанил, смело выступил, такой живчик был, загляденье. И дельные в общем вещи говорил. А в президиуме, как на грех, сидел очень ответственный товарищ из Москвы. Совершенно случайно, по своим делам был в городе и заглянул на совещание. Этот товарищ любил послушать выступления творческих, так сказать, представителей и даже с ними дружбу водил. Вот он и спроси нашего живчика с места: «А вы серьезно так думаете, как говорите?» Наш-то искусствовед, помертвев лицом, немедля и ответил: «Нет, не думаю!» С той поры, представь себе, начал заикаться.
— К чему ты это? — спросил Викентий.
— Как к чему? К твоему вопросу.
— У тебя есть желание шутить, отец?
— У меня, как тебе ни странно, есть желание жить, сынок.
Викентий ходил за отцом по пятам, с опаской следил, как тот возится с какими-то кастрюльками, пакетами. Он подумал, что, если бы Лена была сейчас здесь, они, пожалуй, смогли бы удержать старика силой. Отца следовало спасать. Викентий готов был выполнить свой долг. Он не чувствовал к этому громоздкому, может быть, еще не старому человеку ни особой любви, ни сострадания. Его раздражало собственное бессилие в этой анекдотической ситуации. И так было всегда. Он всегда был бессилен перед отцом, даже уйдя из дома. Вступая с ним в борьбу, заранее был готов к поражению. Он успокаивал себя тем, что так и должно быть, отец есть отец, но то было малоутешительное успокоение. Они оба взрослые люди, живущие в цивилизованном мире. Законы старшинства вроде тут не могут быть всевластны. Существует еще объективная реальность, здравый смысл, наконец. И сейчас этот здравый смысл вопиет, требует от него, сына, каких-то решительных действий, на худой конец, убедительных доводов. А он пребывал в твердой уверенности, что любая его попытка вмешаться обречена на провал, будет в лучшем случае высмеяна. Проклятье!
— Ты не имеешь права думать только о себе! — с ноткой истерики сказал Викентий, когда отец уже, пыхтя, влезал в свою доху.
— Это слова не мальчика, но мужа, — одобрил отец. — Ты когда уедешь?
— Я дождусь тебя, папа!
— Не утруждайся. Привет Даше. Поцелуй за меня Катеньку.
— О ребенке вспомнил!
— Я о нем и не забывал, — заметил Тимофей Олегович. — Заметь, о твоем ребенке. Пора тебе повзрослеть, Викеша. Ты уж двадцать лет как бреешься.
Собственно, после первого, быстро прошедшего удивления Кременцова мало занимало присутствие сына. Он разговаривал с ним почти машинально. Главное было впереди. Как Кира воспримет приезд мужа? Как ей сказать об этом?
И даже не это. Что будет, если Кира решит повидаться с мужем? Свидание могло закончиться только одним: Новохатов увезет жену с собой в Москву. Что тогда? В ресторане, где Кременцов закупал икру, и осетрину, и какие-то особые деликатесы из дичи, и по дороге к больнице он пестовал замыслы один коварнее другого. Можно было, например, ничего не сообщать Кире, тем более что волнение, наверное, ей вредно. Потом заехать в гостиницу и передать Новохатову якобы от имени жены, что та просит его уехать. Низкий поступок, конечно. Но дело не в том, что низкий, а в том, что Новохатов вряд ли ему поверит. Хотя... если все надлежащим образом подать... Но лучше сделать по-другому. Лучше вот как! Новохатов не знает, что Кира в больнице. Надо сказать ему, что она неожиданно уехала. Куда? Скорее всего, домой, куда же еще. А в доказательство передать ему Кирины вещи, ее чемоданчик, который она якобы забыла второпях. Детали можно продумать... Нелепые замыслы, построенные на одном желании как можно скорее спровадить Новохатова, не дав ему встретиться с Кирой, заставляли Кременцова то убыстрять, то замедлять шаг. В палату он вошел запыхавшийся, с бегающим взглядом.
— Приходила сестра и сделала мне укол, — доложила Кира. — А у вас что новенького? У вас какой-то вид, на себя непохожий.
Кременцов, залюбовавшись ее задорной, совсем домашней улыбкой, на мгновение забыл о своих опасениях.
— Что может быть новенького у меня? Вот покушать принес. Икорка тут, то да се.