Квартира была на шестом этаже. Ящики поднимали на лифте, все, кроме одного, огромного. Он в лифт не влез. Его тащили по лестнице на руках. Вадим, окончательно пробудившись, матерился на каждой лестничной клетке. У него была такая особенность. По ступенькам он пер молча, а отводил душу и ругался именно на переходах. Он сказал, что за такую работу меньше четвертного брать грех. Новохатов занозил себе руку и на третьем этаже ухитрился подставить бок под угол ящика. Как раз Вадим, который шел впереди, что-то замешкался и немного осадил назад. Новохатову показалось, что у него ребра хрустнули. Но было не очень больно, терпимо.
— Передохнем? — предложил Сережа, услышав его вскрик.
— Да я ничего, — ответил Новохатов. Он удивился, что худенький, на вид маломощный Сережа, казалось, ничуть не запыхался и не устал. У него самого руки и поясница заныли еще на первых переходах. А потом и пот прошиб. Сережа нес свой угол весело, с прибаутками. Его затейливые приговорки, накладываясь на ругань Вадима, создавали своеобразное музыкальное сопровождение их восшествию. Новохатов подумал, как бы было славно, если бы его увидела Кира за этим занятием. Как бы она мило удивилась. Об этом думать было больнее, чем подставить бок под ящик.
Хозяйка показала, в какой комнате она намерена поставить стенку. По виду комната была значительно меньше гарнитура. Кроме Новохатова, это никого не смутило.
— Значит, так, — сказал Сережа, — придется ее, родимую, углом громоздить. Верно?
— Это как? — встревожилась хозяйка.
— А так, что получаются дополнительные затраты труда.
— Да еще какие! — угрюмо подтвердил Вадим.
— Ой, да заплачу я, заплачу! — воскликнула женщина. — Вы только, миленькие, сделайте по-хорошему.
— У нас фирма, — сказал Сергей. — Мы по-плохому не умеем.
— Если с нами по-хорошему, — уточнил Вадим.
Новохатову было странно, что женщина хозяйничает одна. Такое важное событие, а она одна. Может, она и живет одна в этой двухкомнатной квартире? У нее малопримечательная внешность, усталый вид. Она была похожа на всех на свете женщин-хлопотуний, полных и худых, высоких и коротышек, молодых и пожилых, знающих одной лишь думы власть — поуютнее и покрасивее устроить свое домашнее гнездышко. Но это, конечно, обманчивое впечатление. У каждой из этих женщин есть индивидуальность, да, бывает, еще какая яркая. Только, чтобы ее разглядеть, много времени требуется. Иной раз вся жизнь на это уходит. Их вечная житейская озабоченность — тоже своего рода мимикрия. Их деловитая, бестолковая суетливость сродни самогипнозу. А какие страсти за этим прячутся, какие надежды — немногим дано знать. Мужчины любят таких женщин снисходительной любовью, зато редко их бросают, потому что чувствуют — это надежно, это без подвоха. Но и тут случаются порой такие накладки, что оё-ёй!
Со стенкой управились часа за два. Одна секция все же; в комнату не вместилась, и хозяйка после мучительных колебаний распорядилась поставить ее пока в коридор. Новохатов по ходу дела быстро овладевал нехитрой премудростью сборки. Поначалу подстраивался под Сережу. Надсадился, конечно, здорово. Оказывается, совсем отвык от истинно мужской работы с инструментами. Пальцы были как чужие. Но он был доволен. Это было то, что нужно. Сосредоточенность на простом, ясном деле действовала получше транквилизатора. Не зря он подрядился в мебельный магазин на стажировку, нет, не зря. И Сережа, уверенно и твердо распоряжавшийся, и Вадим, пару раз словно придремавший с отверткой в руке, были ему в эти мгновения самыми дорогими товарищами, хотя бы потому, что не лезли в душу с расспросами. Пару-другую деревянных шпунтов он от усердия сломал, но хозяйка, неусыпно следившая за их работой, ничего не заметила, только Сережа скривился, точно у него заныл зуб.
Наконец они кончили и расположились на креслах отдохнуть и покурить.
— Ну вот, мамаша, принимай. Эх, хороша родимая, даром что в Югославии сделана. А, ребята?
Стенка была и впрямь великолепна: грузна, как средневековый замок, но именно в этой грузности таилось некое волнующее изящество, оттеняемое благородным, темным цветом дерева и тяжелыми, под золото, ручками и декоративными планками. Это было почти произведение искусства, пускай конвейерного толка. Женщина стояла у стенки, онемев, с преображенным, просветленным лицом. Бог знает, скольких потерь, недосыпаний и урезываний стоила ей эта воплощенная мечта. Но теперь все плохое позади. И если у нее не было мужа, если ее крепко до этого надували на ярмарке жизни, то и это не имело значения, по крайней мере в эту святую минуту. Новохатов понимал ее состояние, похожее на экстаз, и сочувствовал ей, и жалел ее. Он даже позавидовал ей, потому что сам для себя не мог он представить драгоценность, обладание которой смогло бы утишить его тоску. Он заметил, что и Сережа смотрит не на стенку, а на забывшуюся, замечтавшуюся женщину и любуется ею. Только Вадим, воспользовавшись передышкой, сладко всхрапнул, прикусив зубами окурок.