Они пошли дальше, притихшие, задумчивые. Колкий, мелкий снежок падал с неба.
— Я тоже пережила такое, — сказала Светлана Спиридоновна. — И меня однажды покинул любимый человек. Да так подло. Он меня унизил. Я ему все отдавала, а он даже не предупредил. Я была молода и несмышлена. Это был такой удар — жить не хотелось. Столько лет прошло, и сейчас, как вспомню, на сердце холод. Вот эти снежинки на сердце. Я тебя так понимаю, Гриша!
— Спасибо! — Новохатов отдаленно устыдился своей откровенности.
— А я ведь сразу почувствовала что-то между нами родственное... Гриша, давай зайдем ко мне, я тут живу недалеко. Выпьем по чашечке кофе, поговорим. Иногда очень нужно выговориться. Это лучшее лекарство. Я старше, меня стесняться нечего. Пойдем? — В ее голосе звучало что-то мягкое, обволакивающее, похожее на тину. Новохатову даже почудилось, что говорит с ним не эта холеная женщина в шубке, а словно голос доносится откуда-то сбоку, из-за деревьев, и посылает его неведомый, таинственный друг.
— Вы разве одна живете?
— Одна. — Легкий, ненавязчивый всхлип. — А то с кем же? Давно одна, Гриша. Днем ничего, кручусь как белка в колесе, а вечерами бывает так пусто. Жуть! Включу телевизор, уткнусь в него, а что показывают — не понимаю. Плачу. Одиночество для женщины, тем более в моем возрасте, страшнее, чем для мужчины. Женщине обязательно нужно о ком-то заботиться, кому-то готовить еду, знать, что ее ждут, иначе она погибнет. Я не погибла — живу. Но это не жизнь, прозябание. Ты меня понимаешь?
Светлана Спиридоновна врала с упоением. Она любила врать. Были у нее и дети, двое, вылизанных, пристроенных, девочка в спецшколу, где в основном учились дети дипломатических работников, сын — в престижный институт, куда он ходил от случая к случаю, но на сессиях почему-то оказывался в числе самых успевающих; был у нее и муж, затурканый и затравленный виолончелист, пьющий потихоньку горькую, но незаменимый в постели, где он с охотой и безотказно выполнял любую прихоть своей царственной супруги, и была резервная однокомнатная квартирка, которую Светлана Спиридоновна снимала на паях с подругой именно для деловых и всякого рода других, требующих конспирации встреч. Она вполне могла снять квартиру и одна, но не хотела высвечиваться, и потому нашла компаньонку, подругу детства, отличавшуюся непомерной блудливостью и вместе с тем ровным, доброжелательным нравом и умением держать язык за зубами. Сняла квартиру подруга, а платила две трети Светлана Спиридоновна.
Не дождавшись ответа, она взяла Новохатова под руку и повела в нужном направлении, продолжая что-то ласковое и сокровенное ему нашептывать. Он брел за ней послушно, как бычок на веревочке. «Зачем-то я ей понадобился, — думал Новохатов, — скорее всего, в самом деле хочет затащить в постель. Ну и что? Так и буду жить, куда поманят — туда пойду. Из одной помойки в другую. Слышишь, что ты со мной сделала, Кира? А какие у меня были планы! Брось, да были ли? Чего ты, собственно, хотел добиться в жизни, Гриша? Чего жаждала твоя душа — страстно, неистово? И сама по себе, не по чужой подсказке. Да ничего особенно и не желала. Планы твои были всегда тебе навязаны, еще со школы навязаны, с детского сада. Но как же это могло случиться? Я ведь все же не пешка, человек мыслящий, сто раз мог повернуть колесо судьбы — и что же? Пальцем не шевельнул, довольствовался тем, что имел, — и вот все потерял. Да что было терять-то дорогого? Тоже ничего, кроме Киры. Да, кроме Киры! Но Кира оказалась женщиной умной, она почувствовала всю мою пустоту и никчемность и не смогла жить с пустотой. Это естественно, ее можно понять... Но ведь она убила меня, могла помочь, а вместо этого взяла и убила. Сейчас пока я молод, еще кому-то пригожусь, хотя бы этой директорше, хотя бы генеральской дочке Шурочке, спасительнице обреченных, но скоро от меня останется одно воспоминание. Кирьян скажет жене: «Был у меня закадычный друг — Гришка Новохатов, чудесный парень, остроумный и талантливый, но без царя в голове, был, да весь вышел». И опечалится ненадолго. А больше кто? Старики, когда узнают, что со мной стряслось, будут страдать. Но они не узнают. Я постараюсь сделать так, что они не узнают... Нету сил начать все заново. Надо бы, а нету сил. Ты выдохся, Новохатов. Ты выдохся очень рано, тебя сбили с ног одной подножкой, значит, и с самого начала тебе была грош цена. Значит, поделом...»
— Вот мой дом, — сказала Светлана Спиридоновна, оборачивая его, незрячего, лицом к пятиэтажному кирпичному особняку в глубине старомосковского дворика.