— Что же мне теперь делать? — спросил он.
— Постарайся перетерпеть.
— То, что ты сейчас говорила, или полная галиматья, или ты самая умная женщина из тех, кого я встречал. Ладно, давай спать.
— Спи, любимый! Можно я лягу на твое плечо?
Он вдохнул аромат ее волос, отвернулся. Призрак Киры маячил на подоконнике, лукавый, шаловливый, манил его подняться, отдернуть штору и выглянуть на улицу. Десяти минут не прошло, как тугая боль из-под левого подреберья растеклась к нему в грудь и перехватила сердце свинцовым спазмом. Дыхание пресеклось. «Что это?» — подумал он без испуга. Боль заклинила бронхи и натекла в живот. «Это сердечный приступ», — сообразил он. Шурочка тихонько посапывала ему в ухо. Быстро заснула, намаялась.
— Шура, — позвал он негромко, стараясь не шевельнуться.
— Да, родной!
— Шура, у меня, кажется, небольшой инфарктик. Тебе придется встать.
В мгновение ока она была на ногах, свет зажегся. Умиротворенный, он смотрел на ее растерянное лицо. Нагая, она была ошеломительно хороша.
— Там на кухне, в ящичке, аптечка, — разделяя слова небольшими паузами, произнес Новохатов. — Там есть валидол и какие-то капли. Принеси, пожалуйста.
Через секунду она опять рядом — в руке мензурка, в другой стакан с водой. Завела ладонь ему под затылок, помогла поднять голову. Он выпил горькую гадость. Сунул в рот таблетку валидола.
— Что с тобой, что?!
— Сейчас пройдет. Дышать не могу, вот тут, под горлом, воздух застрял.
— Сейчас я вызову «скорую»!
— Нет, ни в коем случае! Ты слышишь? Не смей!
— Но как же...
— Сейчас пройдет, подожди минутку, сейчас пройдет! Уже лучше.
Она накинула сорочку, большой белой птицей летала по квартире. Все делала с необыкновенной сноровкой. Напоила его горячим чаем, к ногам положила грелку. Нашлепала ему прямо на сердце горчичник. Он скоро раздышался, действительно полегчало.
— Где ты всему этому научилась?
— Милый, родной, ты видишь, до чего ты себя довел! Да ты же пропадешь без меня.
— Погаси свет. Ложись, детка! Не разговаривай больше со мной.
Она послушна, как комнатная собачонка. В темноте привалилась к плечу, лизнула в щеку и вот уже снова посапывает, тепло дышит в ухо.
«Наверное, и смерть так приходит, как обвал с горы», — подумал он с прежним равнодушием. Валидол рассосался, он выплюнул на пол остаток. Боль истаяла. Можно было дышать глубоко. Но сердце еще не смирилось с подлым нападением. До утра он лежал и слушал бабаханье глухого колокола, разрывающее грудь.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Кира не желала возвращаться в Москву, чтобы лечь там в хорошую больницу на настоящее, серьезное обследование. В ответ на его настойчивые уговоры и упреки она, пугливо оглядываясь, рассказывала вздорные истории о чудовищном докторе Головкове, якобы медиуме и гипнотизере, к которому попасть в руки все равно что распрощаться с белым светом. Всем известно, что злодей по заданию уполномоченных организаций проводит эксперименты над молодыми, красивыми и здоровыми женщинами, она чудом от него спаслась, выпрыгнув из окна с третьего этажа. Но все же он, видимо, успел что-то над ней произвести, отсюда ее нынешнее головокружительное состояние. Слушать все это было забавно, и приятно было смотреть на Киру, оживленную, несущую чепуху, но совесть Кременцова была неспокойна. Он ее всячески убеждал, а в душе был рад, что она не поддается на уговоры. Он понимал, что если она уедет в Москву, то он ее, скорее всего, потеряет. Думать об этом было невыносимо.
И вот в голову пришла восхитительная, как показалось обоим, и очень разумная идея. Кире, подумал он, прежде всего надо отдохнуть и успокоиться. Ее болезнь, вполне возможно, чисто нервного происхождения. Она держится прекрасно, не хнычет, не впадает в уныние, но можно представить, какое потрясение она испытала, решившись уйти от мужа. Как он, старый эгоист, раньше этого не сообразил? Конечно, ей нужно отвлечься и рассеяться. И лучший способ для этого — не сидеть сычом в трехкомнатном городском дупле, а отправиться путешествовать. И ведь было куда — не надо голову ломать. Кременцов вспомнил своего друга, живущего на юге, у подножия гор, которого он в письме к Кире называл просто Рыбаком. У него уютный домик и отапливаемая пристройка, и места там пустынные, тихие, райские. Там Кира наберется сил, и бешеная лихорадка ее взгляда, от которой Кременцов старательно отворачивался, растает, потеплеет. Да и ему самому поездка пойдет на пользу, у него третий день в нервном тике дергается щека, и при каждом телефонном звонке у него щелкают зубы, как у паралитика. С возвращением Киры из больницы его перестали терзать навязчивые воспоминания и сожаления, только ее присутствие в доме было важно и дорого; ее слова, жесты, улыбки он впитывал в себя с греховной усладой; уходя по надобности из дома, оставляя ее одну, он отлично представлял, чем она занята каждую минуту: сейчас прилегла на диван с журналом, пошла на кухню пить чай, включила телевизор. Такая утомительная раздвоенность наполняла его неизведанным прежде ощущением полноты бытия, ощущением всепоглощающим и бодрящим. Но, счастливый, он все же чувствовал себя преступником, укрывающим то, что не могло ему принадлежать.